Навстречу своему лучу. Воспоминания и мысли. Виктор Кротов
в занятиях по стрельбе добивался каждый, но отбирали лучших. Как помощник педагога (моей мамы) я руководил занятиями. Стреляли очень аккуратно, только из положения лёжа, только по консервным банкам и только по моей команде.
Но… но… были два случая, о которых хотелось бы забыть.
Один случай – это подбитая трясогузка. Лето, пионерлагерь. Почему-то я бродил с ружьём возле лагерной территории. Видать, воображал себя охотником. И… Это же так просто – пульнуть по скачущей на тропинке трясогузке. Я принёс её, раненую, к родителям, они ещё работали в лагере оба. Хочется думать, что птичку всё-таки выходили. Но больше я почему-то её не видел.
Ещё трагичнее оказалось то, что произошло со мной в нашем пустынном дворе. Как-то вечером я вышел во двор с ружьём. Вокруг никого. На бесформенном здании-складе по углам крыши сидели воробьи, выделяясь на фоне вечернего неба. И я сбил одного… другого… Подбегал к ним, жалобным и беспомощным. Мне ничего не оставалось, как добить их из того же ружья и похоронить под тополями. Что это было со мною? До сих пор до конца не понимаю. Но – было.
Жестокость или бесчувственность
Вроде бы жестоким я не был. Даже точно не был. Мне бы в голову не пришло экспериментировать, отрывая мухе лапки и крылышки и наблюдая за нею. Сейчас сама мысль об этом вызывает у меня отвращение. Но тогда, в отрочестве, если бы я увидел, что кто-то развлекается таким образом, не стал бы ужасаться и вмешиваться. Пожал бы плечами и отошёл. Вот что меня беспокоит.
Бесчувственность, пониженная сострадательность – не то чтобы разновидности жестокости, но условие сосуществования с её проявлениями, готовность безучастно мириться с нею, пока она не достигает каких-то вопиющих крайностей. А иногда бесчувственность и сама может незаметно стать источником жестокости. Такого, к счастью, у меня не произошло, если не считать подстреленных птичек. Хотя забыть про них невозможно…
Подростковая бесчувственность была постепенно компенсирована работой мозгов, чтением и знакомством с гуманистическими взглядами. Помогли и Лев Толстой, и Морис Метерлинк, и Альберт Швейцер, и другие. Хотя, конечно, многие острые вопросы остались для меня нерешёнными. Стать вегетарианцем я был бы не прочь, но мой рационализм и мой организм этому решительно воспротивились.
Наверное, сформировавшийся человек должен чётко и непримиримо относиться к подростковой жестокости, тогда как подростковая бесчувственность нуждается во внимательной педагогической терапии. До каких-то вещей нужно дорасти, созреть, чтобы они стали чертами характера, а не просто поведенческим притворством.
В большей степени это мальчишеская проблема. И оставлять мальчишек полностью наедине с ней не стоит. Особенно важно здесь мужское влияние, но формирование армии мужчин-педагогов пока не предвидится. Что ж, хоть сигнальный буёк на этом месте надо установить.
Двухромовокислый