Притчи у настольного огня. Поэмы, баллады, притчи. Павел Манжос
вырыли могилу…
Sic transit!.. Всё идёт к концу.
Но гвозди сделала планета
Не из железа – из людей,
И крепче, по словам клеврета,
На свете не было гвоздей.
И арестанта-поселенца
Солдатско-царскую шинель
И плоть Кронштадта и Лиенца
Они пронзали, как шрапнель.
И в доски лагерных бараков
Их забивали не спеша,
И в цвет окрашивалась маков
По шляпку вбитая душа.
А мир безумный, мир железный
Всё жаждал крови, как Молох, —
Живой, горячей, бесполезной —
И всё насытиться не мог.
Но дал начало лет теченью,
Скрепив с любовью гнева гроздь,
Забитый не по назначенью —
Тот самый первый крестный гвоздь…
Баллада о золотом каньоне
В те годы, когда стремились
Свободные англичане
Из Старого света в Новый,
Манящий карманы свет,
По прерии ехал Джонни,
И было в его кармане,
Как в ухе его мустанга, —
Без малого ноль монет.
Но весел был добрый Джонни,
В улыбке кривились губы,
И ему на шляпу
Бросало свой щедрый луч…
«Ах, сколько же стоит небо?
А в Иерехоне – трубы?
Скажи-ка, папаша Чарли,
Почём эта пара туч?»
Так пел мой весёлый Джонни,
Не знавший в душе печали,
Хотя и его улыбка
Бывала подчас горька,
Но мрачен был спутник Джонни,
Безбожный папаша Чарли,
И на рукоятке кольта
Лежала его рука.
Безбожный папаша Чарли
Расчёты любил и сметы,
Безбожный папаша Чарли
Свой век разменял, копя.
В сапог он засунул перстень
И в пояс зашил монеты,
И жадное спрятал сердце
За пазухой у себя.
Суровые Кордильеры
Их плотной стеной встречали.
Дорога пошла такая,
Что только зевнул – и вниз!
И Джонни зевнул и – вскрикнул:
«Скорее дай руку, Чарли!» —
Весёлый бродяга Джонни
Над бездной глухой повис.
И жадный, безбожный Чарли
Снял с кольта большую руку
И твёрдо и молчаливо
Несчастному протянул…
А ночью в каньоне Духов
Они разгоняли скуку
И грели костром и джином
Уступы озябших скул.
А утром хребет холодный
Укрыла зари корона,
И свет золотой рассеял
В каньоне сырую тьму,
И золото заблестело
Заманчиво и лимонно…
Скажи-ка, папаша Чарли,
Какая цена ему?
И людям его послала
Судьба в наказанье, в дар ли?
Она и сама не знает —
Для сердца ли, для виска?
Но золотом заблестели
Глаза у папаши