Номер 11. Джонатан Коу
забыла об этой гонке. Глядя, как Николас тяжело дышит, согнувшись пополам, она снова захотела обнять брата, прижаться к нему, но что-то ее удержало. Подозрение закрадывалось в душу девочки. Рэйчел пригляделась к брату повнимательнее. Она уже снова могла рационально мыслить, сердце, минуту назад едва не вырывавшееся из груди, билось размереннее. И тут ее осенило. Плечи брата столь судорожно вздымались не от испуга, не от быстрого бега – от смеха. Николас смеялся – беззвучно, взахлеб, не в силах сдержаться. Однако она еще не догадалась, чем вызван этот смех. Его реакция на то, что они совсем недавно пережили, была совершенно необъяснимой.
– Ты чего? – спросила она. – Что тебя так рассмешило?
Николас выпрямился. От смеха у него текли слезы, говорил он с трудом.
– Твое… твое лицо, – выдавил он, брызнув слюной. – Твое лицо, когда я плел эту байку.
– Какую байку?
– О господи, надо же, это было бесподобно. – Смех понемногу отпускал его, и он заметил наконец, что сестра таращит на него глаза в полном недоумении. – Ну, о том малом, что впустил нас в церковь.
– То есть о призраке?
Николас опять расхохотался:
– Да нет же, дуреха. Никакой он не призрак. Я все это выдумал.
– Но та женщина, она ведь говорила…
– Ничего она не говорила, только подсказала, как оттуда выйти.
– Но разве?..
И в этот миг она поняла – не только то, что произошло, но и всю жестокость розыгрыша. Мальчику, которому она доверяла, единственному человеку, у которого надеялась найти утешение, хотелось лишь помучить ее. Из всех сегодняшних ужасов этот был наихудшим.
Она не раскричалась, не разревелась, не обругала его. Но впала в оцепенение и произнесла лишь, едва шевеля губами:
– Ты гадкий, ненавижу тебя.
Повернулась и зашагала прочь, без малейшего представления, куда идет. И по сей день Рэйчел не может объяснить, как она сумела найти дорогу к дому бабушки и дедушки.
2
Парадокс вот в чем: ради сохранения моего психического здоровья я должна признать, что, вероятно, схожу с ума.
Есть ли у меня альтернатива? О да: поверить, что увиденное однажды ночью реально. А если я разрешу себе в это поверить, то наверняка тронусь умом от ужаса. Словом, я в западне. Зажата между тем или иным выбором, между двумя дорогами, и по какой из этих дорог ни пойдешь, уткнешься в безумие.
Проблема в тишине. В безмолвии и пустынности. Это и довело меня до ручки в прямом (я же взялась за перо) и переносном смысле. Я и представить не могла, что в столь огромном городе есть дом, погруженный в такое безмолвие. Правда, уже не первый месяц я вынуждена мириться с шумом, что производят рабочие на участке, долбя землю и копая, копая, копая. Впрочем, работы подходят к концу, и по вечерам, по завершении рабочего дня, на дом опускается тишина. Тогда-то и разыгрывается мое воображение (это действительно лишь мое воображение, нельзя отступать от этой мысли), и в темноте и тишине я начинаю слышать всякое: звуки, но совсем иные. Скрип, шорохи. Шевеления