Протосеанс. Валентин Терешин
Уманцева. Она все поняла и обреченно вздохнула. – Все-таки почему с нами? – тихо начала возмущаться она, когда краткая пауза стала для всех временем тишины для достаточных размышлений. – Ведь после того, что с нами произошло, я не в состоянии больше жить с прежним аппетитом. Я разбита в щепки и в свою очередь мобилизуюсь мстить. Улюлюкать над собой не позволю никому!
– Это слишком деликатная тема, – блистал сегодня на своей обычной высоте Завражный. – Сначала нужны обстоятельные анализы…
– Какие к лешему еще анализы?! – вскипела Уманцева.
– Вы возьмите себя, пожалуйста, в руки, – предложил негромко Соболев.
– Ваш страх заставляет действовать таким образом, – я точно понимаю, – еще больше самоувереннее сказал еще раз Завражный.
Соболев вежливо попросил Прижимистого рассказать ей и ее подругам свою точку зрения об Эвергетове, исключительно ради осторожности и разборчивости в данном аспекте.
Прижимистый был несколько удивлен, почему именно он, он не был готов и придал этой теме остановочный темп, и как он это умел один делать подпустил довольно много мрачных красок. (А что делать – у нас в агентстве не было принято отказываться от предоставляемого права говорить.)
– Объект описания не может заранее дан, – сердито сказал он. – И все-таки дело небезнадёга. Этому шалуну не пропишешь, конечно, как лекарство – ижицу. Моя бы воля…
Соболев помог:
– Видите ли, пока мы подозреваем фрагментарность его существа, разорванность…
Завражный огладил свою насандаленную до блеска лысую голову. Полковник заметил это и кивнул ему как можно незаметнее – говорите.
– С позиции популярной сегодня паствы субъект элементарно не чтит соборный разум и готов нацелено и дальше срывать чувственные сладострастия, как плоды для необходимости своего животного насыщения. У меня не было бы и желания пристегнуть к этой истории его психофизические параметры, как основной проводник его прегрешений…
– Ваши догадки могут быть и ошибочны и… преждевременны, – холодно ответила Уманцева, вовсе не впечатлившаяся от наукоемкого выступления. – В безнравственности Эвергетова есть что-то отвратно-нечеловеческое, чуждо-дьявольское мне. Это я знаю точно.
– Не знаю, что он себе там внушил, кого вывел себе в идеал… Но в конце концов, если всё так даже и обстоит, то я думаю всё равно – это лишь продукт индивидуально-мозгового зачатия. Личные так сказать завихрения. – Это сказал я.
– Может быть. Знаю одно, он в ответе за себя, за каждый свой шаг, как всякий за себя, и рано или поздно вы обязаны будете достать его.
Я увидел, что Уманцева однозначно и всерьез готовила клятву.
– Наследил он довольно, да, – цыкнул громко зажигалкой Завражный и так же громко вернул ее в свой карман и пыхнул дымком «Честера».
– Что касается избирательности… – Он с определенным акцентом в своем живом взгляде оглядел красивую шевелюру Натальи. – Тут