В мире отверженных. Записки бывшего каторжника. Том 2. Петр Якубович
и тут между мной и заключенными произошел первый торопливый, отрывочный, но оживленный обмен вопросов.
– Как ваша фамилия? – послышался суровый голос, очевидно, старшего из новичков.
Я назвал себя.
– Как! Вы-то и есть Иван Николаевич? Это правда? – Почему вы так удивляетесь? Представляли меня иным?
– Нет, я сейчас же догадался, что это, должно быть, вы, – отвечал молодой голос.
– А я почему-то думал, – сказал первый, – что вас здесь нет и мы будем совершенно одни с арестантами.
– Ах, вот почему вы показались мне таким страшным и неприветливым!
– Ваша тюрьма нагоняет ужас!
– Погодите, это еще начало только…
– Лучезаров, говорят, зверюга?
– Господа, а ведь я-то ваших фамилий еще не знаю.
– Да, да, конечно; я – Штейнгарт, Дмитрий Петрович Штейнгарт, студент-медик четвертого курса.
– А я – Валерьян Башуров, юрист-первокурсник.{4}
– Вы, значит, очень еще молоды?
– Да, конечно… Двадцать два года…
– Да и вас, Дмитрий Петрович, кобылка напрасно, кажется, стариком окрестила?
– Разве уже окрестила? Впрочем, что же, мне двадцать восемь лет, и кое-где есть уже седые волосы…
Мы перебросились затем несколькими фразами о делах, за которые очутились в Шелае, и опять перескочили к данному положению вещей. Лихорадочно быстрые вопросы так и перебивали один другой.
– Что здесь всего неприятнее? Шапочный вопрос?
– Ага, вы уж слыхали!
– Какие у вас отношения с арестантами?
– И с начальством?
– Постойте, господа, на столько вопросов сразу невозможно ответить.
– Вы не ответили: точно ли такая зверюга Лучезаров, как про него говорят? Как вы посоветуете нам держаться с ним?
– Можно ли тут вообще жить?
– Как видите, я жил… А теперь, с вашим прибытием, и подавно стану жить!
– А нельзя ли с вами в одну камеру попасть?
– Если Лучезаров будет с вами любезен – попросите его об этом.
– Будет ли он с нами на ты? Мы хотим в таком случае отвечать ему молчанием. Вы как думаете?
Но, прежде чем я успел сообщить свои мысли об этом предмете, на дворе раздался пронзительный, тревожный свисток, возвещавший о вступлении в тюрьму начальника, и я поспешил удалиться в свою камеру. Однако волнение мое было так сильно, что к обеду я не притронулся. Прием кончился скорее, чем я ожидал, и новый свист возвестил об удалении Шестиглазого. Тогда я бросился опять в коридор и увидал уже идущими мне навстречу Штейнгарта и Башурова, с мешками казенных вещей в руках. Здесь мы впервые обнялись и расцеловались… Высыпавшая из камер шпанка с любопытством и сочувствием наблюдала эту сцену.
– Ну, как и что? В какие камеры назначены?
– Представьте, Лучезаров был необыкновенно любезен, джентльмен да и только! Произнес маленькую речь в похвалу своей гуманности
Штейнгарт и Башуров являются собирательными образами, отражающими черты характера многих политических, товарищей Якубовича. В Башурове отчасти изображен М. В. Стояновский (1867–1908); для Штейнгарта оригиналом послужили Л. В. Фрейфельд (1863 – после 1934), М. А. Уфлянд (1862–1922) и Р. М. Год (1866–1906).