Восемь. Знак бесконечности. Ульяна Соболева
и светлое пятно рубашки с аккуратно завязанным галстуком. Когда он подносил сигарету ко рту, на пальце сверкала массивная печатка, а на манжетах – платиновые запонки.
На круглой маленькой сцене с шестом извивалась стриптизерша, стройная, гибкая, как сиамская кошка. Ослепительно сверкали стразы ее своеобразного костюма, не оставлявшего простора для воображения, а длинные черные волосы рассыпались по блестящей сцене, когда она запрыгивала на шест и эротично соскальзывала с него вниз головой.
В этот момент в ВИП-комнату двое мужчин втащили яростно сопротивляющегося парня и швырнули к ногам Данте. Тот жалобно всхлипывал по-итальянски:
– Я ничего не говорил, ничего. Это Фрэнк. Данте, ты же меня знаешь. Я бы не стал болтать о Чико. Никогда не стал бы…
Данте резко наступил на голову мужчины и вдавил ее в пол каблуком туфли, несчастный взвыл от боли, скорчился, тяжело дыша и срываясь на хрипы.
– Фрэнк?
Стиптизерша ойкнула и сделала шаг к ступеньке, но, тут же услышав властное «продолжай» уже по-английски, снова начала извиваться в танце, стараясь не смотреть в сторону скрюченного на полу мужчины и двух других, которые заломили ему руки за спину
– Я повторяю свой вопрос, Чиро, это был Фрэнк? У тебя есть шанс сказать правду, ты же знаешь, как я ненавижу ложь.
Мужчина заскулил и простонал.
– Да… Это Фрэнк. Это он, ублюдочный сукин сын.
Данте подался вперед:
– Ублюдочный сукин сын уже двадцать четыре часа остывает в морге с круглой дыркой между глаз.
Марини кивнул парням, и те за волосы приподняли Чиро с пола, удерживая его дергающееся тело. Данте медленно достал из внутреннего кармана пиджака стилет, покрутил в пальцах, трогая лезвие.
– Я говорил, что ненавижу ложь, Чиро. Говорил?
Мужчина трясся от страха, по щекам текли слезы.
– Данте, не убивай, Данте, я виноват, но меня заставили, я…
Марини резко подался вперед и надавил на подбородок несчастного.
– Хочешь жить, Чиро?
Тот закивал, зажмурился, и под коленями по зеркальному полу растеклась светлая лужица.
– Вытащи язык.
– Дантеееее!
– Я сказал – вытащи язык. Выбирай: или язык, или я перережу твое горло.
Стриптизерша остановилась, и ее зрачки расширились от ужаса. Она видела, как беспомощно дергается стоящий на коленях мужчина, и закрыла глаза, когда Данте взмахнул рукой. Двинулась со сцены, под дикие крики, заглушаемые музыкой, и снова услышала по-английски:
– Танцуй, сука!
Вернулась обратно, стараясь не смотреть на двух парней, которые тащат за волосы по полу третьего, как тряпку, выжатую, грязную, мелко подрагивающую тряпку. Хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать, как тот гортанно хрипит, словно что-то булькает у него в горле и мешает кричать.
Она продолжала танцевать, а про себя молилась, – лишь бы забыть об увиденном.
Данте аккуратно вытер руки, затем лезвие стилета и снова откинулся на спинку дивана. Он поманил ее пальцем, и девушка подошла,