Семейство Тальниковых. Авдотья Панаева
лучше ли собаке? Понятно, что ему уже не оставалось времени ни для чего другого! Иногда он отрывал нас от учения, приказывая нам ловить мух и тараканов. В детской воцарялась глубокая тишина, нарушаемая только изредка радостными восклицаниями: «Ах, какая жирная!» – «Ах, какой черный!» Отец, сидевший у стола в нетерпеливом ожидании полакомить птиц, говорил наконец: «Довольно!..» Мы подходили к нему, точно к какому-нибудь индейскому божеству, с своими приношениями; оборвав ноги, крылышки и усы у наших жертв, печально жужжавших, мы клали их на стол. Опасаясь за здоровье своих птиц, отец очень сердился, когда замечал муху с ниточкой или таракана с красным сургучом. А таких попадалось довольно. За недостатком игрушек мы, привязав к ногам мухи длинную ниточку, любили следить за ее полетом: муха летала без устали, пугала других мух и тем утешала нас в долгое классное время. А как, бывало, боялись мы, когда такая муха, вооруженная длинным хвостом, откуда ни возьмется, жужжа полетит по комнате и вдруг сядет на голову угрюмому и озабоченному отцу… что, если он заметит?.. С тараканами происходила другая история. Вырезывалась из карт лошадь, под каждую ногу которой сургучом приклеивался прусак. То же делалось с бумажными гусями и утками, и часто целая стая таких невиданных зверей бежала с необыкновенной быстротой к щелям при радостных наших криках…
Ни товарищей у братьев, ни подруг у нас не было; помню только одну – дочь прачки, поступившей к нам после той, которая все пила. Ее звали Ульяной, а мы называли Улей. Она штопала чулки братьям и мыла носовые платки тетушкам. Я часто ей помогала, чтоб она могла поскорей итти играть с нами в куклы. Она учила нас разным песням. Мы хором затягивали:
Заинька серенький,
Где ты был, побывал?
Был, был, пане мой,
Был, был, радость мой…
Посланная в лавочку, она возвращалась к нам запыхавшись и рассказывала, как ее обнял кучер. Я советовала ей бить таких грубиянов…
– Вишь какие вы, барышня!.. Они ведь сильные!
– Ну, так возьми вперед табаку, да и брось в глаза! – с жаром учила я Улю.
Она нам тоже рассказывала свои похождения: как раз, когда она жила в няньках, один чиновник предлагал ей банку помады, две пары бумажных чулок и два двугривенных.
– Ах, Уля, какая ты дура! Зачем не взяла?.. Могла бы купить себе две куклы…
– Да, барышня, а матушка-то?..
– Она не узнала бы.
– Нет, барышня, узнала бы! Он все просил меня поцеловать его, а если мужчину поцелуешь – беда: все узнают!
– Отчего же?.. Я сама видела, как тебя сколько раз Лука целовал, а ведь ничего…
– Вы не знаете, барышня, что я хочу сказать! – отвечала таинственно Уля.
– Ах, скажи, голубушка Уля!
И мы ближе подвигались к ней. Она с важностью рассказывала нам, как одна ее приятельница взяла от кого-то подарок и как потом мать била ее и выгнала от себя.
– А почем же она узнала, Уля?
Уля