Гражданский спецназ. Альберт Байкалов
его труп, прячет его, зарывая в отходы, и в довершение ко всему, развернувшись лицом к видеокамере, говорит о своей миссии очистить мир.
Надежда на то, что на записи будет видно его состояние и то, что он делал все это под давлением, не имея выбора, рухнула.
На фоне убийства и расчлененки безумный ужас в глазах Эдуарда Юрьевича выглядел как одержимость, ненависть, жажда крови. Он больше походил на золотоискателя, нашедшего самородок величиной с лошадиную голову, нежели на человека, выполняющего чей-то приказ под угрозой смерти.
«Если не пожизненное, то дурка обеспечена», – думал Курмачов, направляясь на работу. Он стал замечать за собой странную особенность – боязнь смотреть людям в глаза. Ему вдруг стало казаться, что все все знают.
Как в каком-то сне прошла неделя.
В заранее оговоренный с Бобровым день Курмачов был сам не свой. Он метался из угла в угол ординаторской, бесцельно ходил по коридорам стационара, натыкаясь на коллег и невпопад отвечая на их вопросы.
Его состояние не было оставлено без внимания, и вскоре его вызвали к главврачу.
– Эдуард Юрьевич, – тот посмотрел на сидящего перед ним подчиненного поверх очков, – вы сегодня, насколько мне известно, дежурите.
Дождавшись, когда Курмачов кивком головы подтвердит сказанное, он неожиданно спросил:
– С вами все в порядке?
– Абсолютно. – Эдуард Юрьевич, набравшись мужества, посмотрел в глаза начальника и скорчил что-то наподобие улыбки. – А в чем, собственно, дело?
– Коллеги ваши обеспокоены, – вздохнул главврач, откинувшись на спинку стула. – Говорят, ходит сам не свой, осунулся весь. Случилось что?
– Деньги потерял, – соврал Курмачов. – Почти все сбережения. Вместе с барсеткой.
– Ну, это в наше время не такая уж и беда. – Хрустнув суставами, главврач поднялся с места и подошел к окну. – Простите, если не секрет, сколько?
– Около пятнадцати тысяч, – продолжал сочинять Эдуард Юрьевич. – Поехал покупать холодильник, и на тебе…
– Если все же неважно себя чувствуете, то я могу вас заменить.
– Нет, что вы, – испуганно залепетал Курмачов, вспомнив слова Бобра: «Любая накладка – и ты либо в могиле, либо в тюрьме». – Я вполне нормально себя чувствую…
– Как хотите, – пожал плечами главврач.
Поняв, что находится на краю нервного срыва, Курмачов, закрывшись в своем кабинете, опустошил полбутылки разведенного спирта.
Просидев остаток дня перед телевизором, он принял дежурство и стал ждать нового испытания.
Ольгу, как и обещал Бобров, он привез в стельку пьяной. Для доказательства того, что у дамочки была пьяная истерика, ей сделали несколько незначительных порезов на запястье.
Александр Михайлович, бледный как мел, метался по коридору приемного отделения, с негодованием рассыпая ругательства в адрес лечивших ее неделю назад врачей.
– Моя крошка… Она закрылась в ванной и затихла, – ломая пальцы, причитал он как заведенный. –