Не надо печалиться, вся жизнь впереди! (сборник). Роберт Рождественский

      Нахожусь ли в дальних краях,

      ненавижу или люблю, —

      от большого,

      от главного

         я —

      четвертуйте —

      не отступлю.

      Расстреляйте —

      не изменю

      флагу

         цвета крови моей.

      Эту веру я свято храню

      девять тысяч

         нелегких дней.

      С первым вздохом,

      с первым глотком

      материнского молока

      эта вера со мной.

      И пока

      я с дорожным ветром

         знаком,

      и пока, не сгибаясь,

         хожу

      по не ставшей пухом земле,

      и пока я помню о зле,

      и пока с друзьями дружу,

      и пока не сгорел в огне,

      эта вера

         будет

      жива.

      Чтоб ее уничтожить во мне,

      надо сердце убить

      сперва.

      Я родился —

         нескладным и длинным —

      в одну из влажных ночей.

      Грибные июньские ливни

      звенели,

      как связки ключей.

      Приоткрыли огромный мир они,

      зайчиками прошлись по стене.

      «Ребенок

      удивительно смирный…» —

      врач сказал обо мне.

      …А соседка достала карты,

      и они сообщили,

         что

      буду я не слишком богатым,

      но очень спокойным зато.

      Не пойду ни в какие бури,

      неудачи

         смогу обойти

      и что дальних дорог

      не будет

      на моем пути.

      Что судьбою,

         мне богом данной

      (на ладони вся жизнь моя!),

      познакомлюсь

         с бубновой дамой,

      такой же смирной,

      как я…

      Было дождливо и рано.

      Жить сто лет

         кукушка звала.

      Но глупые карты

         врали!

      А за ними соседка

         врала!

      Наврала она про дорогу.

      Наврала она про покой…

      Карты врали!..

      И слава богу,

      слава людям,

         что я не такой!

      Что по жилам бунтует сила,

      недовольство собой храня.

      Слава жизни!

      Большое спасибо

      ей

      за то, что мяла меня!

      Наделила мечтой богатой,

      опалила ветром сквозным,

      не поверила

      бабьим картам,

      а поверила

      ливням грибным.

      Мне говорят:

      «Послушайте,

      упрямиться чего вам?

      Пришла пора исправить ошибки отцов.

      Перемените имя.

      Станьте Родионом.

      Или же Романом, в конце концов…»

      Мне это повторяют…

      А у меня на родине

      в начале тридцатых

         в круговерти дней

      партийные родители

      называли Робертами

      спеленатых,

         розовых,

            орущих парней…

      Кулацкие обрезы ухали страшно.

      Кружилась над Алтаем рыжая листва…

      Мне шепчут:

      «Имя Роберт

         пахнет иностранщиной…»

      А я усмехаюсь на эти слова.

      Припомнитесь, тридцатые!

      Вернись, тугое эхо!

      Над миром неустроенным громыхни опять.

      Я скажу о Роберте,

         о Роберте Эйхе!

      В честь его

      стоило детей называть!

      Я скажу об Эйхе.

      Я верю: мне знаком он —

      большой,

         неторопливый, как река Иртыш…

      Приезжал в Косиху секретарь крайкома.

      Веселый человечище.

      Могучий латыш.

      Он