Цветок Тенгри. Хроники затомиса. Александр Беляев
Андрей попытался настроить свой слух на волну их восприятия, то словно бы погрузился в птичий щебет внутри многотысячной стаи, среди невообразимой разноголосицы которой, тем не менее, можно было различить отдельные слова и фразы, правда уловить какой-то более менее внятный разговор не представлялось возможным. На фоне этой хаотической подземной полифонии, пожалуй, единственное, что сближало отдельных участников астрального броуновского движения это определенная степень светимости каждого существа, все они были окружены ореолом живого света. В какой-то момент Андрей увидел, что из глубины к верхнему слою почвы потянулось нечто темное, какие-то перетекающие рваные покрывала, пожалуй, даже лоскутья, лохмотья. Очевидно, заметив это, светящиеся формы пытались прыснуть в разные стороны, но и лохмотья не зевали, они словно бреднем прошлись по верхнему слою почвы, как бы профильтровав через себя все эти шарики, колпачки, спиральки, капельки, после чего моментально хлынули вниз, в полную темноту. Капельки живого света при этом утратили значительную часть своей светимости, и, казалось, потеряли способность к быстрому целенаправленному движению, уныло покачиваясь, словно прибрежный мусор на маленькой волне у набережной. И тут Андрей явственно услышал, как капельки света тихонько плачут, словно обиженные дети, которые, тем не менее, не хотели, чтобы их плач услышали другие сорванцы и начали обзываться плаксами-ваксами и ревами-коровами.
«Дараина, – всплыло в сознании Андрея незнакомое ранее слово, это прикорневой пространственный слой стихиали Дараины.… Ну, это прямо экскурсия с экскурсоводом, только я сам себе и экскурсант, и экскурсовод, при этом ухитряюсь в качестве экскурсанта воспринимать новые слова и понятия, как полученные от третьего лица. Но ведь это я сам себе говорю, как же такое может быть?»
Андрей немного сдвинул точку сборки, и внимание его переключилось на поверхность сада, а почвенные создания как бы вышли из фокуса. Теперь он уже видел непосредственных участников своей недавней беседы, а вкупе с ними многое другое. Возгордившийся камень, которого, тем не менее, еще в позавчерашнем разговоре умная груша охарактеризовала, как знатока философии (Андрей, тем не менее, этих глубоких познаний то ли не смог, то ли не успел выявить) и вправду обладал антропоморфной полевой формой, напоминающей классического гнома-горняка: толстого, бородатого, в фартуке и остроконечном колпаке. Он сидел полупогруженный в камень и, похоже, дремал, хотя еще совсем недавно беседовал с Андреем, но, очевидно, эта беседа его утомила.
Андрей подумал, что действительно раньше уже видел и говорил с существом, подобным этому, только в како-то другом существовании, воспоминания о котором короткими фрагментами всплывают в его памяти. Того гнома звали Дьюрин, и он называл себя гномьим патриархом, будучи, несомненно, более представительным, харизматичным и нарядным. И еще Андрей