Тревожная служба. Военные мемуары. Андрей Петрович Козлов
к берегу осторожно подкрадывается нарушитель. Они позволили ему затопить надувную лодку, выбраться на берег, углубиться на нашу территорию и только тогда задержали его.
Вернулся лейтенант Мелехин с бойцами. Они входили в одну из разведывательно-поисковых групп, которым начальник отряда приказал обезвредить матерых лазутчиков, заброшенных в наш тыл. Алексей Дмитриевич Мелехин был прекрасным следопытом, смелым и выносливым. Под стать ему подобрались и бойцы. Они долго, но зная устали, шли по следу искусно петлявших по нашей земле диверсантов. В одном месте пограничники подобрали обрывки бумаги, клочок газеты, в другом – остатки еды. Все это было явно заграничного происхождения. Обнаруженные предметы помогли разыскать непрошеных гостей.
Жизнь на заставе становилась все более напряженной. Выходные дни стали роскошью. Мелехин, Орешков и я частенько ночевали в казарме. Почти не проходило ночи без учебной тревоги. Стало правилом, когда бойцы, возвратившись с границы, отдыхали не раздеваясь. Дежурный держал пирамиды с оружием открытыми. Старшина так разместил свое хозяйство в каптерке, чтобы все было под рукой.
Однажды майской ночью мы подняли пограничников по тревоге и вывели на стрельбище, где заранее были расставлены разнообразные мишени. Было еще сравнительно темно, и я разрешил курить. Все полезли в карманы за куревом. И тут один из пограничников спохватился, что потерял кисет с махоркой.
– Куда же он мог подеваться? – поинтересовался Орешков.
– Видимо, в казарме обронил, товарищ политрук, – с горечью ответил боец. – Свет в этот раз был выключен.
Орешков достал портсигар.
– Закуривайте. Мы ведь с вами товарищи по несчастью.
Все удивленно притихли. А политрук продолжал:
– У нас в училище так же вот, как и на заставе, тревоги часто объявляли. Курсанты роптали. В нормативы мы укладывались, казалось, чего еще надо? Но начальник училища все усложнял обстановку.
Однажды сигнал тревоги прозвучал в сплошной темноте – свет, как и у нас сегодня, везде был выключен. Бросился я к стулу, на котором лежало аккуратно сложенное с вечера обмундирование, и обомлел – брюки исчезли. Раздумывать некогда: навернул портянки на кальсоны, надел сапоги, гимнастерку, шинель, туго затянул ремень, шлем на голову, винтовку в руки и – в строй.
Вспыхнул свет. Мы стоим все, как огурчики: подтянутые, окончательно проснувшиеся. Начальник прошел вдоль строя, полюбовался нами, похвалил: «Молодцы!» Ну, думаю, пронесло. Не знал я, что с тыла, не отставая ни на шаг от начальника, шел старшина. Он-то и заметил. Как выстрел прозвучала команда:
– Курсант Орешков, выйдите из строя!
Вышел, повернулся лицом к своим товарищам.
– Поднять полы шинели!
Хохот поднялся страшный. Все, кто слушал политрука, и сейчас смеялись дружно и долго. Орешков выждал, когда ребята успокоятся.
– Но это