Арабеска зеркал. Саша Лонго
чутьем современности. Она про такие же общечеловеческие ценности, как опера, балет, драматический театр. Только другими выразительными средствами. Не так-то просты бидермайеровский уют „Летучей мыши“ Иоганна Штрауса, безумство флирта „Веселой вдовы“ Франца Легара. Оперетта ─ это истинная парижанка ─ элегантная, сдержанная, изысканная. А с фривольностью перебарщивали чудаки, которым в детстве не сделали прививку от дурного вкуса! Да еще снобы вроде вас ─ господин Савранский. Чувство меры ─ вот что характеризует настоящую француженку и ее стиль. Стоит чуть-чуть шагнуть в сторону, сделать лишнее движение, декольте поглубже, форсированный звук ─ и прекрасное, легкое, как пузырьки шампанского, искусство превращается в низкопробный товар, которому грош цена в базарный день! Знаете ли вы, господин Савранский, как трудно держаться в пределах „золотой середины“?»
Аркадия Павловна так до конца и не поняла, почему сегодня ее настолько раздражила рецензия Савранского, что захотелось выступить адвокатом оперетты. Может быть, потому что перед ее глазами пронеслась залпом прожитая в искусстве жизнь, целая галерея образов: Сильва из одноименной оперетты, Мариэтта в «Баядере» Имре Кальмана, Зорика в «Цыганской любви» Ференца Легара, Арсена в «Цыганском бароне» Иоганна Штрауса, Анфиса в «Сладкой ягоде» Евгения Птичкина… В театре ее памяти ─ избранные. Ее сердцем избранные. Аркадия Павловна открыла деревянную шкатулку, в которой лежали перевязанные атласной ленточкой письма. Учитель игры… Учитель жизни… Всеволод Сергеевич Горштейн. Ей вновь захотелось перечитать письма, которые ей писал ее Учитель.
«Я получил твое чудное письмо! С гордостью цитировал его киевским актерам. Да, ты становишься взрослей. Пока ты молода, это радостно! Я очень верю в тебя, Адочка! Ты ─ способный, талантливый человек… Что самое главное, очень способный к труду. И, преломив шероховатости характера, наверняка станешь большой актрисой. Я верю в тебя! Борис Абрамович очень хороший режиссер. К тому же обладает педагогическим талантом. Ему можно доверить себя. Я буду рад узнать все подробности о твоей работе и жизни».
Она представила Всеволода так живо и ясно, как будто видела его только вчера, но таким, каким знала его в студенчестве. Высокий, с венчиком седеющих, когда-то кудрявых волос вокруг лысого блестящего черепа, щемяще нелепый ─ с пластикой подбитой царственной птицы ─ он всегда держался прямо. Нарочито прямо. А глаза, тронутые улыбкой, светились изнутри мощным интеллектом, мудростью, ненасытной жаждой жизни и всеведением про все и каждого. Ему невозможно было солгать ─ ни в жизни, ни на сцене. Горштейн был блестящим оратором. Он мог говорить часами на заданную тему, потрясая своей эрудицией. При этом становился театрально артистичным, патетичным и высокопарным. Оторваться от него в эти моменты было невозможно. Он бывал по-настоящему красив! Хорошо поставленный баритон, богатый обертонами, кружил, вальсировал, ввинчивал,