Три жизни (сборник). М. И. Ларионов
широкая лента нашего пароходного следа, изгибаясь и постепенно растворяясь бурунами в дали реки. Волга в этих местах вихлястая – то направо, то налево переваливаем, обходя бакены, ещё не зажжённые, минуя вытянутые косы, мели, обозначенные желтелостью воды. А берега низкие, топкие, и бегут по ним далеко позади нас барашками волны от нашего парохода. Ни селеньица, на сколько видит глаз. И хорошо, легко так дышится этим вольным духмяным воздухом.
Чтение сначала всё как-то не шло, абзац за абзацем одолевался с трудом. Это было «Письмо незнакомки» Стефана Цвейга. Молодая женщина решается на первую и последнюю исповедь своему любимому, для которого всегда оставалась лишь неузнанной мимолётностью в каждой случайной несчастной встрече, и пишет ему письмо перед тем как покончить с жизнью, – но с такими предварениями, что несмотря на завязку (она полюбила его тайно тринадцати лет), скучно: стараешься сосредоточиться, зажить её рассказом, а внимание не улавливает. И незаметно, но вдруг, когда начала она, тоже нерешительно, о главном, – зажглось! Я схватил ритм, расчувствовал тон, и всё пошло на полудыхании.
Читал дотемна. Когда слова уж стали сливаться в щетинистые линии, пришлось подумать о каюте. А вечер был так хорош – прежде чем уйти к себе и залезть с книгой под абажур настольной лампы, захотелось пройтись по палубе, размяться, поглядеть, что делается на пароходе. Может быть, под покровом темноты, как пугливый зверёк, вышла всё-таки подышать предночной свежестью девочка; может Лариса где-нибудь опять стоит у палубных перил и с чуткой неподвижностью смутного ожидания всматривается в контуры чернеющего берега, ищет огонёк какой на нём.
Народ ещё гулял. В основном моционировали парами, иногда шли под руку втроём, и, проходя, вторгались в мою одинокую безмолвность обрывками своих душеладных вполголоса разговоров. Вот и студентка, уже без учёного своего гроссбуха, прогуливается с какой-то моложавой старушкой в шляпке, в очках; а вот спортивно пыхтя, прошагал мимо, выпятив полушарие брюха, невысокого роста полный мужчина в натянутом на помочах под самую грудь трико, погодя вновь появляется, задорный, забавно бравый, – сколькими кругами он задался?.. Ларису я точно увидел, но с матерью – стояли беседовали, облокотясь на палубные перила…
В каюте с закрытым окном и зашторенной жалюзи меня огрузила та же духота – окно, настежь окно! Огляделся: при свете настольной лампы это был уголок особенно уютный. Как раз подходили, по расписанию, к Васильсурску – затеял я чаи погонять. Не стал даже к пристани выходить, так славно было у лампы с книгой и кружкой ароматного чая. Но едва ткнулись бортом о дебаркадер, как мою сдобную булку с маком и превосходный мой чай цвета коньяка облепила вдруг налетевшая в окно зелёная какая-то мошкара – уже плавает в кружке, как зелёные чаинки, налипает на одежду, на руки на лицо – спасу от неё нет! У лампы вился целый хоровод дрожащий, атакуя абажур; фонари же дебаркадера сплошь были окутаны живыми мерцающими гроздьями, сквозь которые и свет как будто слабее светил. Пришлось снова плотно зашторить