Московит-2. Борис Давыдов
на соски и лобок Анжелы.
Добрая выпивка (а особливо еще под сытную, обильную закуску) способна творить чудеса, это известно всем.
Пан ротмистр Квятковский, как и подобало природному поляку, сначала всячески держал дистанцию меж собой и «схизматиками», оказывая – и то скрепя сердце – уважение одному лишь Хмельницкому. Как-никак хозяин, да еще бывший генеральный писарь войска реестрового. Но после того как по настоянию самозваного гетмана сперва выпили за здоровье дорогого гостя, то бишь самого Квятковского, потом – за здоровье ясновельможного пана сенатора Адама Киселя, пославшего его сюда с листом, а почти сразу же вслед за этим помянули душу безвременно усопшего короля Владислава, ротмистр почувствовал, как что-то теплое шевельнулось в душе. Уж до того трогательную речь произнес сотник Чигиринский! Прямо голос дрожал, когда перечислял достоинства покойника: такой-де был умный, великодушный, благородный, с таким подлинно христианским смирением и мужеством нес свой тяжкий крест, подвергаясь злобной хуле и нападкам беззаконников-магнатов. Отцом родным был для всех детей Речи Посполитой, не различая и не выделяя никого ни по вере, ни по языку, как и подобает мудрому справедливому родителю. И вот призвал его теперь Господь, а дети осиротели… Плачьте же, плачьте, панове! И самозванец впрямь всхлипнул, утер слезы, заблестевшие на глазах. А сподвижники его по мятежу просто возрыдали! Грубиян с подбитым глазом, который грозился «дотронуться» до особы посла, вообще затрясся, закрывая лицо ладонями…
«Ну, хамское быдло, конечно… – подумал растроганный ротмистр, с удивлением и растерянностью чувствуя, как запершило в собственном горле. – Но что-то человеческое в них еще осталось! Какая-то искорка теплится…»
Выждав приличествующее время, он напомнил самозванцу про послание ясновельможного пана сенатора: пора, мол, вскрыть и прочесть! На что тут же услышал, что к столь важному делу немыслимо приступать, покуда пышный гость, осчастлививший его скромный дом своим визитом, не утолил голод. Слава богу, никто еще не упрекал Зиновия-Богдана Хмельницкого в неучтивости и нарушении обычаев гостеприимства! Ротмистр хотел было возразить, что он уже вполне сыт и самое время приступить к делу… но обнаружил, что его кубок снова наполнен до краев. Самозваный гетман громовым голосом призвал всех присутствующих выпить за славу и процветание их любимой отчизны, раскинувшейся «от можа до можа». Ясное дело, увильнуть было немыслимо. Потом без перерыва выпили еще за родителей пана ротмистра, осчастлививших Отчизну столь славным сыном. Потом кто-то из панов полковников, сидевший рядом с послом, еле ворочая заплетающимся языком, ехидно заметил, что сын, похоже, и впрямь славный, но вот в питье с казаками ему явно не тягаться… Ну а смолчать в ответ на столь наглое высказывание было бы противно чести шляхетской!
Выхватить саблю ротмистру не дали, буквально повиснув у него на руках. Опускаться же до хлопского мордобоя было бы еще противнее для той самой чести. Поэтому