Мой путь. Я на валенках поеду в 35-й год. Литагент «АСТ»
и я узнал великих поэтов Серебряного века. Он же привил мне любовь к А. Вертинскому, сохранившуюся у меня на всю жизнь. Мне повезло, я побывал почти на всех его концертах после возвращения…
Отец не мог уделять мне много времени – он жил всю жизнь, как на войне, и умер от перенапряжения в 47 лет. Утром собрался на работу, но оторвался тромб, и началась агония. Последние минуты я не застал, так как бегал за кислородной подушкой в аптеку. Его, конечно, больше всего волновало наше будущее. Похоронили мы его на немецком кладбище под колонной Левенштейнов.
На плечах тети Веры остались мы втроем: Вовка, ее дочь Ирина и я. Начав свою жизнь в семье генерал-губернатора, она осталась одна в сталинской России без постоянной работы, с довольно скромной пенсией. И выдержала. Есть женщины в русских селеньях… Без малейшей жалобы или следов уныния. Всегда энергичная и уверенная в будущем, она ухитрялась помогать еще и своему старому дяде, который последние годы доживал в нашей комнате за ширмой. До революции он был успешным коммерсантом и воспрял при нэпе. Имел особняк около Белорусского вокзала, который, кстати, до сих пор стоит на том же самом месте. В этот особняк на мансарду он пригласил великого скульптора С. Эрьзю. Дядя тети Веры рассказывал, как доходяга – от голода и холода – скульптор таскал на себе огромные куски мрамора на мансарду. С. Эрьзя воскрес, и начался мраморный период его творчества. Потом он уехал в Аргентину и освоил твердое красное дерево. Жил во дворце, питался овсянкой, которую варил всегда сам. Эту привычку к овсянке я перенял и варю ее на завтрак до сих пор… После войны С. Эрьзя выкупил всю свою коллекцию, привез в Москву и бесплатно передал государству. Просил лишь организовать музей. Но для братьев-скульпторов это оказалось неприемлемым. После долгих хлопот музей С. Эрьзи организовали на его родине в Саранске…
Тетя Вера помогала и жене умершего брата тете Бэбе, которую соседи по квартире в Красной Пахре упекли в лагерь. После отбытия срока она тоже жила в нашей столовой и спала на кровати за столом. Примерно к обеду тетя просыпалась и, сидя в ночной рубашке на кровати, переводила Экзюпери. Много лет она прожила в Париже, курила, как сумасшедшая, от этого и умерла.
В моей комнате, кроме нас с бабушкой, проживала сестра ее любовника с мужем, князем Яшвили, бывшим есаулом «дикой дивизии». Они прошли Соловки и Колыму. Каждое утро Наталья Федоровна проделывала следующий ритуал: проснувшись, первым делом показывала кукиш вождю, изображенному на портрете, который бабушка на всякий случай повесила над моей кроватью, и при этом говорила: «Видишь, я все-таки жива». На Колыме она познакомилась со всей верхушкой Ленинградского НКВД. Так что историю убийства С. М. Кирова я знал из первых уст. Наталья Федоровна была монархисткой и люто ненавидела большевиков. На ее глазах они убили отца и братьев, и, кроме того, из-за них она не попала в Париж (это ей обещал отец по окончании гимназии). Наталья Федоровна преклонялась перед Наполеоном, и «Орленок» Э. Ростана вместе