Карманный оракул (сборник). Дмитрий Быков
юриспруденции – например, книгу Евгения Анисимова «Дыба и кнут». Одинок тот, кто сидит в каменном мешке. Еще более одинок тот, кто сидит на колу. А у вас всегда – пока, слава богу, – есть возможность выйти на улицу, потоптаться в толпе, пойти в кафе и посидеть там одиноким инопланетянином, глядя на посетителей и мысленно докладывая о них невидимому Центру. Он есть, можете мне поверить. Центр всегда есть.
Предсказанное уникальное поколение уже яви лось на авансцену и действует, хотя я не уверен в том, что оно способно устоять в эпоху тотального конформизма. А еще хочется верить, что его не перебьют в мировой бойне, которая хоть и мало вероятна, но нет-нет и напоминает о себе.
Весенние перевертыши
Так называлась когда-то школьная повесть Владимира Тендрякова. У нас свои перевертыши, не менее забавные.
О провинции и столице – кто живучее, кто талантливее – можно спорить долго. А у меня тут случился контрольный эксперимент. Я зарядил в одном хорошем издательстве новую книжную серию – историю великих литературных пар. Блок – Менделеева, Эфрон – Цветаева, Пунин – Ахматова, Пушкин – Гончарова, Маяковский – Лиля, Джойс – Нора Барнакл и т. д. В молодости я дорого дал бы за такой заказ и у хватился за него зубами, да еще и собственных кандидатур напредлагал бы штук десять. Нынешний автор привередлив, ленив и нелюбопытен: даже среди безработных филологов хорошего отряда потенциальных жизнеописателей не навербуешь. Однако в конце концов навербовал и пять биографий заказал: студентке-журналистке, выпускнице-филологичке, глянцевому журналисту-москвичу, газетному журналисту-провинциалу и американскому преподавателю с питерским литературным прошлым.
А работать надо быстро – полгода на биографию.
Ладно. Через полгода результаты такие: студентка-журналистка канула, не отказавшись и не перезвонив. Видимо, стыдится. Ей не до биографий – она ведет легкую светскую жизнь, не вылезает из клубов, а в Живом Журнале своем постоянно жалуется, как эта жизнь ее утомляет. Выпускница-филологиня написала тридцать страниц, полных элементарных фактических ошибок, и просит пока заплатить аванс, а потом она за полгода напишет еще тридцать таких же. Глянцевый журналист-москвич полгода занимался чем попало, а в последние две недели навалял сто страниц ничем не подтверждаемых слухов и сплетен, изобличающих в авторе недюжинную, но больную фантазию. Когда я сказал ему все, что думаю, он даже не обиделся. Питерский писатель, ныне американский профессор, честно написал сто пятьдесят абсолютно нечитабельных страниц унылого структурализма на фрейдизме с подробным анализом фекальных и анальных комплексов своего героя и с подробным расследованием, откуда он какое слово спер. Не знаю, кто сможет это прочесть добровольно. А провинциальный журналист прислал хорошо документированный, грамотно написанный, концептуальный и внятный труд на четыреста страниц. Это к вопросу о том, кто выживет и кто кого завоюет.
Но