Карманный оракул (сборник). Дмитрий Быков
снизился.
Мы ходим на Девятую линию в девятом часу, обязательно почему-то в ватниках, это наша дачная униформа. У разночинцев не бывает традиций, у них, как сказал один поэт, вместо традиций список прочитанного. Но у нас вот такая, на Девятой линии, на границе леса. Трудно понять, на что мы надеемся. На то, что Валя Баланина тоже что-то вспомнит и однажды приедет сюда? Но узнаем ли мы Валю Баланину? Говорят, нельзя возвращаться туда, где мы были счастливы. Я так не думаю. По-моему, туда обязательно надо возвращаться, иначе на место этого былого счастья понаползут такие сущности, что лучше не говорить о них, даже ради запугивания визжащей мелкоты.
Но в чем есть особенное счастье, так это в границе леса, подходящего к Девятой линии почти вплотную. Его так и не удалось загадить окончательно, хотя в середине девяностых там пытались сделать свалку – почему-то это дело не пошло, вмешалось, что ли, правление, и лес почти не переменился. Только военный городок на другом его конце перестал существовать, потому что воинскую часть сократили, и мы прогулялись по стрельбищу, откуда доносилась когда-то успокаивающая надежная стрельба. Туда несложно пройти – стоит поднырнуть под ржавую колючую проволоку, отделяющую военную часть леса от гражданской. А вечерами, когда мы выходим к бывшему участку Баланиных, из леса по-прежнему наползает туман, который, надо надеяться, будет и после нас. Лесу, надо думать, безразличнее всего, были тут когда-то детские концерты с музыкальным театром или вообще ничего не было. Но мне кажется, что нас он приветствует с некоторым дружелюбием – как старая буфетчица из нашей разогнанной редакции, где сделали потом что-то гламурное, подкладывала лучшие куски именно нам, заходившим за расчетом.
Ну да, и этот аспект советской жизни вернулся – когда «Сноб» спрашивал писателей, что из этой эстетики вернется первым, я написал: «Дача». Не за границу же ездить! Правда, судя по нашим дачным участкам, никаких особенных сдвигов нет: молодежь как не ездила туда, так и не ездит, а садоводство семидесятых годов никого теперь не прельщает. Но я провожу на даче гораздо больше времени, чем раньше: все остальное вовсе уж неприлично переродилось, а там все по-прежнему.
«Между прочим, и это»
Любовные ссоры высокоразвитой материи
Из всех бывших возлюбленных я не поддерживаю отношения только с этой, и более того – она не любит меня активно, целенаправленно, страстно. С остальными, собственно, и разрывов никаких не было. Встречаетесь через пять, шесть, семь лет, иногда даже и трахнетесь – человек ведь и есть машина времени, никто ничего не отнял. С этой после прощального телефонного разговора не было никогда и ничего, и периодически с той стороны до меня доносится злопамятное шипение. Она еще и в совместном быту часто учила меня жить, и больше всего ей не нравилось некоторое мое презрение к внешним приличиям. У нее они были возведены в культ.
Честно сказать, этого я совсем не понимаю. Ритуал, этикет,