Без дороги. Викентий Вересаев
с дороги. Тоже – рыцарь! – сказала Софья Алексеевна с чуть заметной усмешкой.
– Ну, нечего делать: приказано, так надо слушаться. Что ж, сядем, Дмитрий? Вот выпьем водочки – и за яичницу примемся.
Он поставил рядом две рюмки и стал наливать в них из графинчика полыновку.
– А как водка будет по-латыни – aqua vitae? – спросил он.
– Да.
– Гм! «Вода жизни»… – Дядя несколько времени в раздумье смотрел на наполненные рюмки. – А ведь остроумно придумано! – сказал он, вскидывая на меня глазами, и засмеялся дребезжащим смехом. – Ну, будь здоров!
Мы чокнулись, выпили и принялись за еду.
– Где же, однако, барышни наши? – спросил дядя, с аппетитом пережевывая яичницу. – Я беспокоюсь.
– Ешь яичницу и не беспокойся. Барышни наши уж выкупались, – ответила тетя.
В саду под окнами раздались голоса, стеклянная дверь балкона звякнула и распахнулась.
– Ну, вот тебе и барышни наши: слава богу, за полверсты слышно.
Они шумно вошли в залу. Лица их после купанья свежи и оживленны, темные волосы Наташи влажны, и она длинным покрывалом распустила их по спине. Дядя увидел это и пришел якобы в негодование.
– Наташа, что это значит, что у тебя волосы распущены?
– Я ныряла, – быстро ответила она, садясь к столу.
– Так что ж такое?
– Соня, передай ветчину… Ну, так вот нужно, чтоб волосы просохли.
– Зачем это нужно? – изумленно спросил дядя и юмористически поднял брови. – Нет, взрослым девицам вовсе не подобает ходить с распущенными волосами! – сказал он, качая головой.
Но поучение его пропало даром; все были заняты едой и, удерживаясь от смеха, трунили почему-то над Лидой. Лида краснела и хмурилась, но когда Соня, проговорив: «спасайся, кто может!», вдруг прорвалась хохотом, то и Лида рассмеялась.
– Что это вы, Лида, в большой опасности находились? – вполголоса спросил я, невольно и сам улыбаясь.
Наташа быстро взглянула на меня и незаметно повела взглядом на отца; значит, здесь тайна, которую мне объяснят потом.
– А что же ты, Дмитрий, макарон к котлетам не взял? – спохватился дядя. – Дай я тебе положу.
Он наложил мне в тарелку макарон.
– У итальянцев макароны – самое любимое кушанье, – сообщил он мне.
Очень радушный хозяин дядя, но – признаться – скучновато сидеть между «большими», и, право, я давно знаю, что итальянцы любят макароны.
Пришли и мальчики. Миша – пятнадцатилетний сильный парень, с мрачным, насупленным лицом – молча сел и сейчас же принялся за яичницу. Петька двумя годами моложе его и на класс старше; это крепыш невысокого роста, с большой головой; он пришел с книгой, сел к столу и, подперев скулы кулаками, стал читать.
– Ну, Митечка, рассказывай же, что ты это время поделывал, – сказала Софья Алексеевна, кладя мне руку на локоть.
Наташа подняла было голову и в ожидании устремила на меня глаза. Но мне так не хочется рассказывать…
– Ей-богу, тетя, ничего нет интересного;