На японской войне. Викентий Вересаев
нагнали шедший перед нами эшелон с строевыми солдатами. В проходе между их и нашим поездом толпа солдат окружила подполковника, начальника эшелона. Подполковник был слегка бледен, видимо, подбадривал себя изнутри, говорил громким, командующим голосом. Перед ним стоял молодой солдат, тоже бледный.
– Как тебя звать? – угрожающе спросил подполковник.
– Лебедев.
– Второй роты?
– Так точно!
– Хорошо, ты у меня узнаешь. На каждой остановке галдеж! Я вам вчера говорил, берегите хлеб, а вы, что не доели, в окошко кидали… Где ж я вам возьму?
– Это мы понимаем, что тут хлеба нельзя достать, – возразил солдат. – А мы вчера ваше высокоблагородие просили, можно было на два дня взять… Ведь знали, сколько на каждом разъезде стоим.
– Молчать! – гаркнул подполковник. – Еще слово скажешь, велю тебя арестовать!.. По вагонам! Марш!
И он ушел. Солдаты угрюмо полезли в вагоны.
– Издыхай, значит, с голоду! – весело сказал один.
Их поезд тронулся. Замелькали лица солдат, – бледные, озлобленно-задумчивые.
Чаще стали встречные санитарные поезда. На остановках все жадно обступали раненых, расспрашивали их. В окна виднелись лежавшие на койках тяжелораненые, – с восковыми лицами, покрытые повязками. Ощущалось веяние того ужасного и грозного, что творилось там.
Спросил я одного раненого офицера, – правда ли, что японцы добивают наших раненых? Офицер удивленно вскинул на меня глаза и пожал плечами.
– А наши не добивают? Сколько угодно! Особенно казаки. Попадись им японец, – по волоску всю голову выщиплют.
На приступочке солдатского вагона сидел сибирский казак с отрезанною ногою, с Георгием на халате. У него было широкое добродушное мужицкое лицо. Он участвовал в знаменитой стычке у Юдзятуня, под Вафангоу, когда две сотни сибирских казаков обрушились лавою на японский эскадрон и весь его перекололи пиками.
– Кони у них добрые, – рассказывал казак. – А вооружение плохое, никуда не тоже, одни шашки да револьверы. Как налетели мы с пиками, – они все равно, что безоружные, ничего с нами не могли поделать.
– Ты скольких заколол?
– Троих.
Он, с его славным, добродушным лицом, – он был участником этой чудовищной битвы кентавров!.. Я спросил:
– Ну, а как, когда колол, – ничего в душе не чувствовал?
– Первого неловко как-то было. Боязно было в живого человека колоть. А как проколол его, он свалился, – распалилась душа, еще бы рад десяток заколоть.
– А небось жалеешь, что ранен? Рад бы еще с япошкою подраться, а? – спросил наш письмоводитель, зауряд-чиновник.
– Нет, теперь о том думать, как ребятишек прокормить…
И мужицкое лицо казака омрачилось, глаза покраснели и налились слезами.
На одной из следующих станций, когда отходил шедший перед нами эшелон, солдаты, на команду «по вагонам!», остались стоять.
– По вагонам, слышите?! – грозно крикнул дежурный по эшелону.
Солдаты