Заклятое золото. Элизабет Вернер
бывает столько титулованного и знатного народа, что трудно выделиться. Здесь же, в Гернсбахе, это гораздо легче; здесь можно очутиться на первом плане.
– Как ты ни красив, Максль, но ты вовсе не в моем вкусе, – сухо заметил майор. – Впрочем, о вкусах не спорят, и даже миллионерша может оказаться очень нетребовательной в некоторых отношениях.
Макс счел ниже своего достоинства отвечать на этот выпад и обратился к молчавшему до сих пор брату.
– Разумеется, мне нет ни малейшей надобности, скрывать от тебя свои желания и надежды, но это, конечно, останется между нами. Еще ничего не решено, но я думаю, что имею основание надеяться. Тогда мне больше не придется утруждать тебя – ты и так достаточно многим пожертвовал для меня.
– Я приносил тебе жертвы как будущему художнику, – остановил его Раймар, – но, судя по твоим словам, ты отвернешься от искусства, едва только женишься на миллионерше.
Молодой человек на мгновение смутился от этих резких слов, но тотчас же небрежно пожал плечами.
– Ты, кажется, упрекаешь меня в том, что я везде умею быть счастливым. Не обижайся на меня, Эрнст, но ты уже десять лет сидишь в Гейльсберге, а что могут знать в этом захолустье о свете и его требованиях? Ты знаешь свет по прошлым воспоминаниям, когда он еще сохранял романтический оттенок, а мы, дети настоящего, не тешимся больше иллюзиями. Мы видим жизнь такой, какова она есть на самом деле, и считаемся с этим; поэтому будущее принадлежит нам, а ты со своим будущим уже покончил.
С этими словами он встал, подошел к клумбе и, сорвав цветок, воткнул его в петлицу.
– Послушай, Эрнст, – вполголоса проговорил майор, не в силах скрыть свое раздражение, – если ты позволишь этому глупому мальчишке читать тебе нравоучения и обращаться с тобой как с прадедушкой, то я сам скажу ему всю правду.
Раймар сделал отрицательный жест и также встал.
– Макс!
Молодой человек с удивлением оглянулся. Лицо брата было спокойным, но в его голосе слышались глубокая горечь и презрение.
– Желаю тебе осуществления всех твоих планов, но прошу оставить меня в покое и избавить от твоих мудрых поучений. Ты в первый раз позволил себе со мной такой тон, но я желаю, чтобы это был и последний; у себя в доме я его не потерплю. Ты, очевидно, совершенно позабыл, что именно удерживало меня в Гейльсберге. Я хотел избавить тебя и мать от нужды, старался открыть перед тобой широкую дорогу, навсегда закрытую для меня; теперь же, когда ты уже стоишь на этой дороге, ты начинаешь охотиться за богатой женой, к которой, по-видимому, не питаешь никаких чувств. Ты готов выбросить за борт и талант, и искусство, и все свое будущее, чтобы на деньги этой женщины купить то, что ты называешь наслаждением жизнью, – жизнь без труда, без цели и смысла, ленивое прозябание среди богатства, заработанного другими. Скажу тебе прямо, что все твои мудрые расчеты я нахожу жалкими и достойными презрения, да и тебя таким же!
– Аминь! И да будет тебе стыдно, Максль! – заключил майор, следуя за своим другом, направившимся в дом.
Макс