Лабутены. Дурацкие стишки. Алексей Козлов

      Похожий на Сионского пророка,

      Дед маргинальный, сочинитель ны

      Вдоль по проспекту шлялся одиноко,

      Подтягивая ветхие штаны.

      Пророка звали Киря или Ромка.

      Хоть это пошло и весьма старо,

      Обслюнивая старое перо,

      Он что-то сочинял назло потомкам.

      Из сгнивших балок и больничных клизм

      Из древних чувств, прихлынувших к аорте

      В говне провинциальном афоризм

      Рождался тяжко в умственном аборте.

      Сквозь серый морок нудно тёк народ —

      Все эти Вани, Пети и Ванессы.

      И взгляд недобрый бросив, старый кот

      Хромал в нору, чтоб лечь в тепле на «Пьесы»

      Всё это, повторённое стократ

      Растягивалось в парсеки и мили.

      Над градом, как нарыв, горел закат

      Шуршали тапки Иезекииля.

      Сраный совок бесплатно всё даст,

      Всё, кроме Тутти-Фрутти!

      А чем похвастаешь ты, либераст?

      Что поднесёшь на блюде?

      В центре русского мороза,

      В центре русской..еты,

      Что ты плачешь мама Роза?

      Где хоронишь ты мечты?

      Что по кровле обветшалой

      Лупишь праздным молотком,

      Что как путник запоздалый

      В ладный ломишься их дом?

      Или слившись с русским горем,

      Необкатан и ретив,

      Перекати-кати-полем

      В чёрный прыгаешь обрыв.

      Здесь не будешь на гондоле

      По каналу босиком!

      Что гундишь в безлюдном поле,

      Как прибитый долу гном.

      Брат, не брат ты! Ностра —Коза!

      Выдь на мыззу! Взынь в кусты

      В центре русского мороза,

      В центре дикой..еты.

      Штормитца. Пол ушёл под плинтус

      И ёлочка с бутылкою бела.

      Облёван в коридоре пьяный свинтус

      И бешено гудят колокола.

      Вещает на экране кто-то мило

      Откладывая куши всякий раз

      Очередную порцию Эгила

      Накрыл в пустыне наш геройский таз.

      Одно и тож навеки и отныне

      Тарелка исторически пуста.

      И плачет в думе хлыщ по Украине,

      Не зная, где такая дивнота.

      Упились в мат танцорки и чинуши

      Менты и пограничники вельми

      И бог в дыре оплакивает души

      Всех тех, кого он раньше блёл людьми.

      Так случилось, может быть, неловко,

      А быть может, в этом сок и жизнь

      Что в поэме это только Вовки,

      Словно по наитию сошлись.

      ,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

      В Лабутенах выделки нездешней

      Сквозь поля, «Макдональдсы» и дрок

      Шёл в Москву один хипарь сердешный,

      По мирскому делу ходочок.

      Нос картошкой, покрасневший яро,

      Шарф на шее, сумка на горбе,

      Ну и разумеется гитара

      С фестиваля песни ДЦП.

      В нём жила, как глист, мечта пиита

      Повидать Володю, и ходок

      По пути поддрачивал сердито,

      Выдувая изо рта парок.

      Шол в Москву увидеться с Мессией

      Сорок дней и сто ночей подряд

      Попросить «Недлинную Гуссию»

      Уканать, уехать, принять йад!

      Прекратить кристян и смердов грабить,

      Сбереженья бабушкам вернуть.

      Удивлялись все – такая память

      Совести вовек не даст уснуть.

      Уходили и сменялись лица,

      Исчезал во тьме за домом дом

      Удостоверение партийца

      Прижимал он к сердцу кулаком.

      Оттого, что родину наверно

      Он любил с любою властью врозь,

      Шол он сквозь раздолбанные фермы

      И через погосты шол насквозь.

      Проходил без шума робкой тенью,

      Без кощунства, воплей и пальбы

      Через монастырские владенья,

      Где