Триптих первый: Война. Владимир Кузнецов
ей, так мне хочется есть.
– Свое жалование ты проиграл в карты, – заметил де Манайа, – и было это три месяца назад.
– Четыре, – поправил его Лопе, с хрустом раздавив еще одну вошь. – Проклятье, я уж и забыл, как выглядит профиль Его величества! И ведь я не жалуюсь и не прошу чужого! Только то, что заработал верной службой Испанской короне и Святой Католической Вере.
Лино, помолчав немного, продекламировал:
– И день за днем оборванной ватагой
Шагаем мы по Фландрии дорогам
И пустота в желудке нам в подмогу
И не заходит солнце над Испаньи стягом!
Керро в ответ только заворчал, как недовольный пес, а дон Модесто удивленно вскинул бровь.
– Чьи это строки? – спросил он. Де Манайа сделал вид, что вопроса не расслышал, с нарочитым тщанием занявшись своей сбруей. Гусман бросил вопросительный взгляд на Кортинью, но тот промолчал, следуя своему правилу, что каждый должен сам отвечать за себя. Лино сочинял сонеты, не стесняясь читать их своим сослуживцам. Правда, он редко записывал их (испытывая вполне объяснимую нехватку бумаги и чернил) и лишь небольшую часть помнил на память. Иногда, шутки ради, они писал стихи углем или кинжалом на стенах домов, где квартировала их камаррада[11]. Случалось, что потом эти стихи читал кто-то другой, квартировавший там после. Особенно удачные таким путем запоминались и распространялись по испанскому войску, правда, не в пример медленнее, нежели, например, срамные болезни и расстройство гуморов.
– Я слыхал, что среди солдат Терция Вьехо де Сицилья[12] есть талантливый поэт, которого солдаты часто цитируют, – продолжал де Мадарьяга. – Но мне не доводилось раньше слышать его стихов. Вероятно, сейчас были прочтены его строки?
Аккуратная и выверенная ремарка гусмана даже немного удивила Кортинью. Лино оторвался от своего занятия, коротко кивнув:
– Вы совершенно правы, дон Модесте, – и больше не прибавил ни слова. Вода в котелке закипела, и хозяйка кочергой сняла его с огня, перелив воду в большую глиняную плошку. Яго забрал плошку, опустив в нее отрез ткани, которым промывал рану.
– К цирюльнику надо, – бросил он с сиплым придыханием. В самом начале боя его грудью протаранил конь, так, что Яго отлетел на пару шагов и не сразу смог подняться.
– Сейчас все, что мы можем сделать – это промыть и зашить рану, – ответил Кортинья, – Лучше вас, синьор Мартин, с этим никому не справиться.
Ответом был короткий кивок, после чего Яго забрался в свою сумку, достав оттуда чистый сверток с кривой иглой, бритвой и катушкой ниток, после чего, неторопливо и обстоятельно стал готовиться к шитью. Кортинья отвернулся, зная, что более никакого вмешательства, ни его, ни других членов его отряда, не потребуется. Яго Мартин был человеком необычным, можно сказать странным: скупой на слова, точный в деле, никогда не в голос не высказавший ничего, чтобы не касалось общего дела. Саргенте служил с ним еще до Двенадцатилетнего перемирия, но так и не
здесь, объединение солдат, квартирующих и питающихся вместе, важная социальная (не строевая) единица испанского войска.
Старая Сицилийская Терция – одно из старейших подразделений испанской пехоты. Изначально, терция – объединение трех полков, впоследствии – единая боевая единица штатным составом в пятнадцать рот.