Отрок. Ближний круг. Евгений Красницкий
несправедливое обвинение вроде бы не в новинку стало. Испугался он чего-то такого… Ни я, ни Юлька не поняли, но для него это страшно оказалось. Так страшно, что мог бы и ума лишиться.
– Погоди, Настена, какое несправедливое обвинение? Кто его когда-то обвинял?
– Не знаю. Но страшнее этого для него ничего нет. Даже не знаю, что и думать. Крови он не боится, людей положил, наверно, не меньше десятка, и вдруг такое…
– Кхе… Ой!
– Да ладно тебе, Корней, чего вспомнил-то?
– Был у Михайлы один случай… Может, и не то, но больше ничего не припомню. Раненого он добил на дороге в Кунье городище. За пса своего посчитался. Терзал страшно, по-звериному. До того случая его только мальчишки Бешеным дразнили, а после того и среди ратников разговоры о Бешеном Лисе пошли. Может, оно? Как думаешь?
– Может, и оно. Попрекал его этим кто-нибудь?
– Не слыхал. Разве что поп мог.
– Тогда все сходится: за тот случай поп, и за этот случай тоже… Могло и скрутить. Вот ведь гнусь Христова, а Михайла его любит, но оттого и попрек уязвляет сильнее.
– Так зачем же ты его отхаживала сегодня? Пускай бы и загнулся.
– Да не его я отхаживала, а Мишку. Внук-то у тебя упертый – наговорам не поддается. Вот и пришлось дурочку строить: вроде бы на попа наговор кладу, а на самом деле на него. Подействовало – уснул.
– Искусница ты, Настена…
– Да погоди ты, Корней. Самого главного-то я еще не сказала. Поняла я, что с Михайлой, только вот чем помочь, не знаю.
– А ну-ка объясняй. Может, вместе чего надумаем?
– Помнишь, Корней, как у Ласки детей молнией убило?
– Помню, как не помнить… Жалко бабу было.
– А болезнь ее помнишь?
– Ума лишилась. Понаделала кукол и нянчилась с ними, как с детишками: кормила, поила, спать укладывала, песни пела, обновки шила… муж ее мне плакался, что сам потихоньку с ума сходить начинает, на нее глядя…
– Погоди про мужа, Корней. Ты понял, почему она так делала?
– С ума сошла, почему же еще?
– Нет, Корней, она не хотела соглашаться с тем, что дети ее умерли. Не перенести ей было этой мысли, вот она и придумала себе, что куклы – это ее живые дети. Как бы спряталась от настоящей жизни в выдуманную. Раз есть кого кормить и обихаживать, значит, не было никакой молнии, никого она не убивала… Понимаешь?
– Угу… Когда муж ее кукол в печке пожег, она пошла детей в лес искать, так и сгинула.
– Правильно. Нельзя человека из выдуманного мира силком вытаскивать – добром не кончится.
– А Михайла тут при чем?
– Вспомни-ка, как отец Луки Говоруна умирал.
– Так он сам все решил! Он мне тогда так и сказал: два сына в бою полегли, достойно – с оружием в руках. Третий сын в десятники вышел. Дочек замуж выдал, жену схоронил, долгов нет, хозяйство в порядке – жизнь прожита, помирать пора. Лег и через два дня помер. Чего мы ни делали… Даже на слова не отзывался.
– Все верно, Корнеюшка. Вот и Михайла твой не отзывается.
– Да он же не старик еще, жить и жить!
– Да! Только жизнь ему невмоготу