Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах. Борис Панкин
сказал Юра, – и прихвати Кима и… – после секундной паузы… – Ганюшкина.
Под завистливыми взорами собравшихся у меня мы втроем отправились в кабинет главного.
Юра решил начать не с конца, а с начала. И не случайно, как мы позже убедились. Резюме председательствующего, то есть Брежнева, было столь невнятным, что судить о нем можно, лишь имея некоторое представление о самой дискуссии.
А она сводилась, собственно говоря, к дуэли между Шелепиным с одной стороны и Подгорным и Шелестом – с другой.
Двойственной поневоле была роль Сердюка. Душой он был со своими земляками. Бумагами же, в которых Вологжанин без обиняков, с фактами в руках, признавал выступление газеты объективным и своевременным, он вопреки своей воле лил воду на нашу мельницу.
Брежнев маневрировал, заботясь не столько об истине, сколько о восстановлении хотя бы видимости единомыслия.
Рассказчик Юра, как все, включая и его самого, это признавали, был плохой. Он мекал, растягивал слова, в особо трудных местах складывал пальцы рук домиком и без конца повторял: «Это самое… Соляника сняли с должности капитан-директора? Ура!»
– Но не исключили из партии… М-да-а-а. Зато объявили строгий выговор.
И то слава богу. Значит, победа?
– Н-не совсем, – мямлит Юра и машет руками. Мол, не больно-то гарцуйте. – Нам тоже указали на отдельные отступления от истины, на искажение отдельных фактов. А главное – на подсвистывание…
– Критиковать критикуйте, – сказал Леонид Ильич, – но подсвистывать мы вам не позволим…
– Тю, – высказался другой очевидец событий, Ким Костенко. – То чепуха. Должен же ж он был что-то в наш адрес сказать, когда тут такая силища против…
Юра, заняв уже знакомую всем нам позу – полулежа в кресле, смотрел куда-то мимо наших голов. Взвешивал последствия? Обдумывал следующие ходы?
Ганюшкин предложил немедленно выпить. Ю. П. согласился, попросив не очень пока распространяться, так как докладывать о результатах приедут на заседание редколлегии товарищи из ЦК. Через запасную дверь в его кабинете мы скользнули в приватный буфетик, без которого не жила ни одна редакция. Ганюшкина, как младшего по чину, послали сказать народу, чтоб расходился. Завтра – редколлегия, там все узнаете.
Тосты мы, преодолевая слабое Юрино сопротивление, поднимали за победу, поздравляли с ней в первую очередь нашего главного. Он, наоборот, предлагал тост за каждого из нас, усиленно напирая на то, что расслабляться нельзя.
Наутро эйфория, явно вопреки Юриному желанию, распространилась по всему этажу. На редколлегию, которая была назначена на вторую половину дня, даже те немногие из нас, кто более-менее был в курсе вчерашнего заседания, собирались, такова сила самовнушения, едва ли не как на праздник.
Как ни напирал присланный из большого ЦК завсектором на допущенные нами ошибки, на непозволительность подсвистывания, мы знай себе в ответных речах, а выступили практически все члены редколлегии, начиная с главного редактора, благодарили