Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах. Борис Панкин
Главного зала. Вместе с хозяином приема. Если бы не фрак на президенте Шерфе да не переводчик за спиной у каждого, их, сидящих в низких мягких креслах, можно было бы принять за двух зажиточных крестьян, вдоволь поработавших в течение долгого летнего дня и теперь отводящих за чаркой душу в неторопливой беседе.
И вокруг – опять же – никакого оцепления, никто никого не теснит… Подходи любой из гостей, садись, если хочешь, рядом. Слушай, что говорят. Я подошел, послушал. Что-то записал в свой рабочий блокнот. Потом процитировал это в очередном репортаже.
Непритязательность поведения главных персон, дисгармонировавшая с пышностью окружающей обстановки, каким-то гипнотическим образом действовала на основную массу гостей, а их, наверное, было не меньше тысячи.
Народ попадал сюда основательно разогретый по дороге напитками и закусками, которыми изобиловали залы, и вдруг натыкался с ходу, словно на стеклянную невидимую стену, на эту идиллию. Сразу стихали гомон, смех. Люди чуть ли не на цыпочках обходили сидящую в центре пару, замедляя, как на демонстрации, шаг и оглядываясь. В первую очередь, конечно, на Хрущева. Слишком уж не вязалась эта безмятежность с ходячими представлениями о его взрывном темпераменте и трюках, которыми изобиловало его поведение в зарубежных поездках.
Вспоминался Блок:
И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли…
Ведь людям свойственно считать, что их счастье и благополучие зависят от сильных мира сего, а тем стоит только постараться…
На следующее утро, в день возвращения в Москву, Вена познакомилась еще с одним Хрущевым.
Дело было за прощальным обедом, который на этот раз давал вице-канцлер Австрии, социалист Брунно Питтерман. Визит советского вождя, даровавшего Австрии свободу от оккупации и независимость, завершался на хорошей ноте, и настроение у гостей и хозяев было приподнятое, поведение раскованное. Все мы, высокий гость, члены делегации, сопровождающие журналисты, хозяева сидели за одним овальным столом, и главные действующие лица были у меня как на ладони.
Питтерман произнес длинную приветственно-прощальную речь, выдержанную в слегка шутливом тоне, и, прежде чем заключить ее тостом, преподнес Хрущеву подарок с намеком на его хорошо известное хобби – охотничью двустволку знаменитой австрийской марки, которую он протянул ему через стол.
Никита взял ружье и вдруг прицелился им, к изумлению, если не к испугу всех окружающих, прямо в вице-канцлера.
– Охотиться будем не на лосей, – сказал он голосом человека, которому надоело быть паинькой, – а на социал-предателей.
И далее последовала получасовая тирада на эту тему, суть которой вряд ли есть смысл передавать. Питтерман под дулами подаренного им же ружья ответил в том же духе. И далее началась довольно эмоциональная перебранка на тему, кто кого скорее закопает – коммунисты социал-демократов или социал-демократы – коммунистов. И если Брунно, считавшийся