Колизей. Елена Крюкова

      Эта мать – в тряпье завернут неисходный крик! —

      Ее руки – птичьи лапки, ее волчий лик;

      Эта нищая на рынке, коей я даю

      В ту, с ошурками, корзинку, деньгу – жизнь мою;

      И рубаки, и гуляки, трутни всех трущоб,

      Чьи тела положат в раки, чей святится лоб, —

      Вся отреплая армада, весь голодный мир,

      Что из горла выпил яду, что прожжен до дыр, —

      И любить с великой силой будешь, сор и жмых,

      Только нищих – до могилы, ибо Царство – их.

      Вот оно! Слово сказано. «Царство – их»: это же прямой парафраз евангельского «…ибо их есть Царствие Небесное». Все оправдано и освящено – значит, и нечего уже бояться. Все на свете повторяется, повторится и эта ночь, и этот кабак, и эти бедняки, что едят дешевые пельмени и пьют дешевую дармовую (кто-то их угощает…) водку, и эти внимательные женские глаза, то полные слез, то сияющие чистой радостью, наблюдающие нищую жизнь – самую богатую, самую священную на земле, как выясняется из контекста стиха.

      Апология всеобщего оправдания, щедрого прощения напрямую звучит в одном из финальных стихов – «Всепрощении». Здесь душа, уже вышедшая из тела (смерть уже произошла…), вольно летает над кабацкими гуляками, над злыми людьми, кто при жизни терзал и обижал героиню, и над людьми добрыми, – и тех и других эта исшедшая из тела душа любит одинаково:

      Так исполняется христианский завет, и потому «Москва Кабацкая» – гораздо более христианская книга, чем кажется на первый взгляд. Этот текст – не о попойках, а о понимании и прощении; не о пьяной ненависти, а о великой любви. Героиня, пляшущая вместе с цыганами на Арбате и гуляющая вместе с ними, под рокоты их гитар, опять в кабаке (здесь вспоминаются дореволюционные «Яръ» и «Стрельна», а впрочем, узнаваемо изображен любой современный кабак «московского разлива»…), сама выкрикивает это признание – в пылу пляски, под цыганскую рвущую сердце песню:

      И эта кабацкая пляска служит естественной лигой, связкой для перехода