Институтка. Марко Вовчок
на друга посматривают. Она ли им всем по душе пришлась, не над чем ли другим им душу было отвести, только так муравейником они и кишат, так и лезут. Да и чем им себя в свете развеселить? Чем свой молодой век скрасить? Сладко поесть, напиться допьяна, одеться богато – чего им еще?
VII
Понемножку да понемножку панночка на свой лад все пере вернула – и жизнь и хозяйство.
– Полно вам, – говорит, – полно, бабушка, вязать! Разве у нас некому работать? Кто ни приедет, а вы всё за чулком торчите, словно служанка какая.
– Да скучно без работы, дитя мое, – ответит старуха.
– Возьмите книжку да почитайте.
– Что я буду читать? Да я уже плохо вижу.
– Ну так посидите, только, пожалуйста, не вяжите. Вы мне лучше глаз спицею выколите.
– Ну хорошо, хорошо, успокойся.
Перестанет старуха вязать и скучает. Нарядила ее панночка в чепчик с пестренькими ленточками и посадила на кресло посреди комнаты. Приедут гости, а она уж наготове, принимает их.
Старухе уже жизнь в тягость становится, а панночка утешается:
– Как хорошо, бабушка, у нас, как славно! Как все роскошно да пышно!
VIII
Нас, девушек, всех вышивать засадила. Сама нас учит да то и дело наведывается, шьем ли мы. Мы обедать пойдем, так и тут хмурится да дуется, что мы не работаем; а потом с каждым днем все больше серчать стала. Ужи браниться начала, а иной раз щипнет или толкнет слегка, да и покраснеет сама – стыдно ей станет. Но стыдилась она, только пока привыкла; а как привыкла да обжилась, так узнали мы, где на свете горе живет.
Приду, бывало, одевать ее – и уж какого-какого натерплюсь поруганья! Заплету ей косу – не так! Опять расплету – опять не так! Целое утро мы в этом и проводим. Она меня и щиплет, и тычет, и гребнем меня царапает, и булавкой меня колет, и водой обливает… Чего-чего она не выделывает над моей бедной головушкой!
Однажды у нас полковых из города ожидали. Двор подмели с вечера, дом убрали, словно для светлого праздника. Села панночка чесать волосы. Ах я бесталанная! Лучше бы мне горячих угольев набрать в руки, чем возиться с ее русой косой! И такая-то я и этакая, и прочь поди, и опять ступай сюда… И толкает она меня, и наскакивает на меня! Обмерла я со страха, а она кричит, бранится, топает ногами, а потом как заплачет вдруг… Я в дверь, а она за мною, в сад.
– Я тебя на куски разорву! Задушу тебя, змею!
Оглянулась я, а она такая страшная сделалась, что у меня и ноги подкосились. Как схватит она меня за шею обеими руками, а руки такие холодные, как змеи. Хочу вскрикнуть – дух мне захватило; так я и упала под яблоню; от холодной воды только очнулась. Смотрю, девушки около меня столпились, все белые-белые, как мел. Панночка на стуле раскинулась, плачет, а старуха над моей головой стоит и так меня бранит, такая лютая сама сделалась, что даже во рту у ней почернело.
– Что это ты наделала, дрянь ты этакая? Как ты смела панночку прогневить? Я тебя! – А панночку уговаривает: – Не плачь, не плачь, мой ангелочек; она не стоит слез твоих. Еще заболеешь,