Тайна в наследство. Джуд Деверо
о миг я утратила бдительность. И произнесла: «Он не мог обойтись без меня». И все. Лишь несколько коротких слов.
Кто бы мог подумать, что секундный приступ откровенности обернется такой бурей? Та девушка, а она определенно не успела достичь женской зрелости, раздула из моей краткой фразы международный скандал.
Насчет нее я не ошиблась. Да, она и вправду настоятельно нуждалась – только не в поддержке, а в сенсации, и потому высосала ее из пальца. И даже не задумалась о том, что ее выдумки не имеют под собой оснований.
Следует признать, что она потрудилась на славу. Должно быть, все две недели после моего неосторожного замечания и до публикации ее статьи она не сомкнула глаз. Она консультировалась с психиатрами, экспертами в сфере самосовершенствования и священниками. Взяла интервью у целой своры воинствующих феминисток. Все до единой известные женщины, когда-либо намекавшие, что ненавидят мужчин, были найдены, подробно расспрошены и процитированы в статье.
В итоге нас с Джимми изобразили на редкость гадкой парочкой. На людях Джимми корчил из себя властного тирана, а дома превращался в плаксивого, капризного младенца. А меня представили в виде гибрида железной леди и груди, вечно истекающей молоком.
Когда статья вышла и произвела фурор, мне захотелось спрятаться от всего мира. Захотелось укрыться в самом дальнем из двенадцати особняков Джимми и никогда больше не выглядывать наружу. Но Джимми ничего не боялся – в этом и заключался истинный секрет его успеха – и смело встречал вопросы, презрительный смех и, хуже всего, советы самозваных психологов, которые уверяли, что мы просто обязаны немедленно предъявить всему миру наши мысли и чувства, вплоть до самых интимных.
А Джимми только обнимал меня, улыбался в камеры и хохотал в ответ на любой вопрос. О чем бы его ни спрашивали, у него всегда оказывалась наготове шутка.
– Мистер Мэнвилл, ваша жена и вправду серый кардинал? – спрашивал репортер, с мерзкой улыбочкой уставившись на меня. Рост Джимми был под метр девяносто, из-за сложения его прозвали быком, а я недотягивала до метра шестидесяти. На серого кардинала, в руках которого сосредоточена реальная власть, я никак не походила.
– Все решения принимает она. А я лишь озвучиваю их, – объявлял Джимми, демонстрируя в своей фирменной улыбке превосходные зубы. Лишь те, кто близко знал его, замечали ледяной холод в глазах. Джимми не терпел пренебрежительного отношения к тому, что он считал своим. – Без нее я бы ничего не добился, – добавлял он, дразня слушателей. Мало кто знал его настолько хорошо, чтобы понять, шутит он или нет.
Через три недели я случайно столкнулась с фотографом, который в тот день был с этим репортером. К этому фотографу я особенно благоволила, потому что ему не доставляло садистского удовольствия отсылать редактору снимки, сделанные в самых невыгодных ракурсах, где мой двойной подбородок виден во всей красе.
– Что с вашим другом, который расспрашивал про нашу семью? – поинтересовалась я, изображая дружелюбие.
– Уволен, – коротко отозвался фотограф.
– Что, простите?
Не поднимая глаз, он менял в фотоаппарате батарейки.
– Уволен, – повторил он, наконец подняв голову, но посмотрел не на меня, а на Джимми.
Умный фотограф не добавил ни слова. И я так же мудро воздержалась от дальнейших расспросов.
У нас с Джимми было неписаное и невысказанное правило: что бы ни делал Джимми, я не вмешиваюсь.
– Как жена мафиозо, – сказала обо мне сестра через год после того, как мы с Джимми поженились.
– Джимми никого не убивает! – с негодованием возразила я.
В тот же вечер я рассказала Джимми о разговоре с сестрой, и на миг в его глазах появился блеск, которого в то время я еще не научилась опасаться.
Через месяц мужу моей сестры предложили работу его мечты: зарплата вдвое больше прежней, служебное жилье и машины. Няня для дочери на полный рабочий день, три горничные, членство в загородном клубе прилагались. Отказаться от такой работы было невозможно. Несмотря на переезд в Марокко.
Когда самолет Джимми разбился, а я овдовела в тридцать два года, вся пресса мира писала лишь об одном: что Джимми не завещал мне «ни гроша». Мне не достался ни один из его миллиардов – не помню даже, сколько всего их было, два или двадцать.
– Мы сегодня разорились или разбогатели? – часто спрашивала я, потому что величина его состояния менялась изо дня в день в зависимости от того, что затевал Джимми.
– Сегодня разорились, – отвечал он, и мы смеялись – так же весело, как когда он объявлял, что за день сумел сделать несколько миллионов.
Джимми никогда не придавал деньгам значения. Этого никто не мог понять. Для него деньги были всего лишь побочным продуктом игры. «Все равно как выжимки, которые ты выбрасываешь после того, как сделаешь джем, – втолковывал он мне. – Только весь мир почему-то ценит не джем, а выжимки». «Бедный мир», – отзывалась я, Джимми безудержно хохотал и уносил меня наверх, где мы предавались любви.
По-моему, Джимми знал, что до старости