Кацетница. Дмитрий Аккерман
«взяли». Как «брали» до этого десятки и сотни людей – жителей Львова. Мне всегда казалось, что этот кошмар пройдет мимо меня. Ведь мы с мамой не делали ничего противозаконного. Мы же не виноваты в том, что папа пошел в ОУН…
Тут я оборвала себя. Еще не хватало перекладывать всю вину на папу. Я бы тоже пошла в отряд ОУН, если бы меня взяли туда. И стреляла бы в русских… хотя это и грех…
Я попробовала задремать, но яркий свет и холод мешал это сделать. К тому же страшно захотелось есть и пить. Видимо, от нервов. А потом – и в туалет. И чем дальше – тем сильнее.
Через некоторое время я сообразила, что я тут явно не первая, и в туалет как-то ходят. Видимо, для этого предназначалось то самое ведро в углу. Проблема была в том, что ведро было закрыто грязной крышкой, и я физически была не способна взяться за нее рукой. На мне были только трусики, босоножки и ночнушка. Я долго ходила вокруг да около, потом извернулась и столкнула крышку ногой.
Никогда не думала, что столь простой и естественный акт может принести такое наслаждение…
А вот заставить себя закрыть крышку я так и не смогла. Забилась на лежанку в угол подальше от вонючего ведра, отодвинулась от ледяных стенок и стала дрожать от озноба.
Дверь открылась, когда я совсем замерзла и устала плакать. Русский солдат махнул мне головой – мол, на выход. Меня провели в красивый кабинет. Такие ковры и мебель я видела только в консерватории у мамы. В кабинете никого не было. Русский солдат толкнул меня на стул, стоявший посреди комнаты, а сам встал у дверей.
Невыносимо долго тянулось время. Здесь по крайней мере было тепло, но меня все равно била дрожь. Я слышала от людей, как страшно издеваются русские над арестованными, и мне было страшно.
Наконец скрипнула дверь, и вошел человек в очках, который был у нас в квартире. Увидев меня, он образованно улыбнулся, как будто я пришла к нему в гости. Опять заговорил по-польски:
– Ну, еще раз здравствуй, Оксана.
Я кивнула в ответ. Он сел за стол напротив меня и внимательно посмотрел мне в глаза.
– Оксана, я знаю, что твой папа – националист. И я знаю, что он бывает у вас дома. Расскажи мне, когда он был в последний раз, и я тебя сразу отвезу домой. Твоя мама уже рассказала мне все, и я ее уже отпустил.
Человек говорил мягко и убедительно. Мне хотелось есть, пить и спать. И хотелось поверить ему. Однако я точно знала, что мама никогда бы не рассказала ему ничего о папе. И никогда не оставила бы меня здесь одну.
– Пан, я ничего не знаю о папе. Я его очень давно не видела.
На этот месте я очень убедительно заплакала – просто вспомнив о том, как хорошо мы жили до прихода русских.
– Оксана, а откуда ты так хорошо знаешь польский язык?
– Пан, мы же его изучали в школе. И…, – я хотела сказать, что моя подруга – полька, но вовремя одумалась. Я не имела права называть ничьи имена. – И он простой, – неубедительно продолжила я.
– Русский язык ты тоже изучаешь