Киноантропология XX/20. Ирина Гращенкова
в Библии назван «человеком великим». Используя как часть фамилии слово «вода» (вассер), Моран подчеркнул всем известную патологическую чистоплотность поэта, переходящую в болезненную брезгливость, что заставляло его постоянно мыть руки одеколоном и всюду возить складную каучуковую ванну. Василисе Абрамовне приданы черты обеих сестёр Коган, а имя позаимствовано у жены В. Б. Шкловского Корди. Василиса Абрамовна названа «дамой общего пользования», «московской Нана». Создание синтетических персонажей, литературных героидов придавало им большую меру обобщения и типизации. Жизнь и быт советской левой богемы был представлен в убедительных подробностях и деталях, но явно в ироническом, абсурдистском плане.
Морана поразило, как много во власти, в политике, в культуре людей еврейской национальности, как он утверждал, принявших на себя особую миссию сдерживания русского варварства и защиты от него Европы. Тут ему почему-то плохо верится, и повесть оставляет неприятный антисемитский привкус. А фигура её автора (как и цель её написания) видится весьма двусмысленной. Моран, дед которого жил когда-то в Петербурге, где основал бронзолитейную мастерскую, приехал в СССР уже сложившимся дипломатом и с новым послом, но как лицо частное. Друживший с М. Прустом, Ж. Кокто, Ж. Жироду, он меньше всего заинтересовался творческой деятельностью своих московских знакомцев. Прототипы узнали себя без особого труда и назвали «Я жгу Москву» злостным пасквилем. Маяковский грозился выпустить свой вариант повести с подробными постраничными комментариями, но не сделал этого. Зато Бруно Ясенский, польский футурист, переводчик стихов Маяковского, отомстил за любимого поэта, написав в 1928 году на французском фантастический роман-памфлет о грядущей гибели капиталистической цивилизации под названием «Я жгу Париж». А в это время Поля Морана охотно переводили и публиковали в СССР. И с 1926-го по 1929 годы, уже после выхода «Я жгу Москву», у него именно в Москве было опубликовано ещё десять книг.
В Москве, на Хованском кладбище, находятся рядом могилы двух сестёр —Анны и Марии Заржицких, проживших долгую жизнь в кино. В 1917 году старшей, Марии, было 11 лет, Анне – 10. Обе женщины 20-х годов. Анна начала сниматься, когда ей едва исполнилось 19. Она была, видимо, одареннее сестры: еще ребёнком пела в церковном хоре, а позднее в хоре Одесского оперного театра. По окончании киноотделения Киевского театрального института приехала в Ленинград и стала много сниматься в главных ролях, в эпизодах. Пережила блокаду, работая в Театре Балтфлота. После войны переехала в Москву, где два года служила в международной службе Центрального телеграфа, а затем в Театре-студии киноактера, изредка там получая эпизодические роли.
Мария смолоду связала свою жизнь с Москвой. В кино начала как исполнительница небольших, второплановых ролей, но вскоре ушла во вторые режиссёры и в этом качестве долгие годы проработала на «Мосфильме» с такими мастерами, как О. Преображенская,