1989 год. Расцвет. Виктор Ааб
рупномасштабной, только что завершившейся, успешной операцией ограниченного воинского контингента Советской армии, против упрямых, в своей непокорности, душманов.
Но эти армейские успехи почему-то не вызывают уверенности в том, что так необходимая, так желанная спокойная созидательная мирная жизнь в соседней стране, наконец наступит. Наоборот, все явственнее растет понимание, что увязли в какой-то бесконечной, неприлично растянувшейся на годы, войсковой операции наши непобедимые войска. И обладающие огромной мощью никак не могут решиться они, в силу политических причин, и все более и более неблагоприятно складывающейся общемировой общественной конъюнктуры, применить её против, постоянно ускользающего, растворявшегося в своем народе, и как бы из воздуха возникающего вновь противника. Применить всю мощь, в полную силу! Не могут – и всё тут!
И размазывается эффект присутствия их в непонятно что желающей, раздираемой внутренними противоречиями, стране. И не победу сулит это присутствие, не победу… Но и мысль о поражении даже в дурном сне кажется кощунственной.
И вновь, вечером, из телевизора бодрый репортаж об очередном, из участившихся в последнее время военных эпизодов, благополучно и победно завершившийся, вызывает вроде бы удовлетворение и гордость за локальный успех. Но почему неожиданно, вдруг где-то там, в подсознании, мимолетно проскальзывает, – пока еще мимолетно, – мысль об еще одной безысходности?
«Не в сорок первом под Калугой, где холм высок
В восьмидесятых, под Кабулом лицом в песок…»
Унылым голосом стенает певец Леонтьев печальную песню, разгоняет афганский ветер по всему Союзу, и это отнюдь не прибавляет боевого духа советским войскам, увязнувшим в позиционном партизанском противостоянии с неуловимым противником. И гражданам страны не прибавляет. Цепляют слова душу, вызывают озноб ползущие по спине мурашки…
«Воронка, и еще воронка нежданным днем…
Зачем стучишься похоронка в панельный дом?…»
Неумолимо пережевывает события вялотекущая запутавшаяся и окончательно растерявшая первоначальные цели война, калечит и убивает мальчишек, только начавших вдыхать полной грудью взрослую жизнь, губит непонятно за какие провинности их души…
Не моя страна управляет этой маленькой войной, а маленькая война вцепилась в державу, и вертит ею на потеху всему миру. И растет понимание неправильности происходящего… И в общем грохоте перестроечного звучания явственно проскальзывает от граждан растущее недовольство, набирает силу и становится все более и более заметным, и весомым…
А ведь репортажи хорошо сработаны. Смотришь и кажется – ну немного еще, совсем немного и переломим ситуацию, и победим окончательно этих полупервобытных душманов, как когда-то – басмачей… Только все это – миражи – на поверку…
И вот, уже принято решение о полном выводе ограниченного контингента советских войск из дремучей в своей отсталости страны, упорно не желающей покориться силе, штыками навязывающей им, афганцам, лучшую жизнь. Надо полагать – о бесславном выводе…
Эта неотрывная от естества своего главная жизнь страны – дома, по вечерам, нахлынет вдруг из дали дальней, и тут же, отступит, растворится в теплой атмосфере настоящей, реально осязаемой радости. Отступит перед обволакивающей сознание, детской суетой, явно соскучившихся по тебе дочурок с их милыми и так важными детскими неотложными проблемками, которые без твоей помощи они решить не могут, и участие в которых полностью переключает на себя внимание от глобальных событий.
А днем, думать об общемировых делах некогда. На предприятии безо всяких раскачиваний с первого же после новогоднего дня безотлагательными проблемами раскручивается хлопотная телефонная жизнь.
Глава 2
Неприятно встряхивает совершенно неожиданная кадровая утрата. В начале второго рабочего дня, начавшегося года, с каким-то отрешенно решительным выражением лица задержавшись после планерки, смущенно переминаясь с ноги за ногу, подает мне лист бумаги механик Олишевский. Я всматриваюсь в текст и не верю своим глазам – в моих руках заявление об увольнении?…
– Виктор Васильевич, я возвращаюсь назад в свою деревню, в Летовочное… возвращаюсь к семье…
Вот те на-а… Оказывается почти четыре года он жил в городе один. Кто бы мог подумать! Одинокий, совершенно глухой и где-то беспомощный без слухового аппарата, человек. Творец и создатель «из ничего» транспортной техники. Настоящий труженик, пропадавший на работе и живший одной работой…
Я знал о нем лишь то, что требовалось, – абсолютно добросовестный, честный и надежный. Неравнодушный и совестливый. Исключительно инициативный, высочайшего уровня профессионал. Умный и смекалистый. Давший слово и непременно умеющий его сдержать…
Да мой коллектив, по всем, касающимся транспорта, вопросам, как у Христа за пазухой, находился за его спиной! У этого неказистого с виду человека… Вот это неожиданность, вот это потеря…
– А никак нельзя чтобы семья в город…, – растерянно мямлю, уткнувшись