Казна императора. Николай Дмитриев
на таком же ломаном русском:
– Моя говори, люди мимо ходи, мало-мало ханжа пей, веселый буди, узнавай, какой дальше живи буди…
– Ага, прорицатель, – полковник усмехнулся, протянул китайцу монету и повернулся к Яницкому. – Ну, поручик, тащи билетик, узнавай будущее…
Шурка весело замотал головой – внезапный переход от душной камеры к приветливо-теплому городу будоражил сознание и заставлял делать глупости. Подчиняясь этому чувству, поручик запустил руку в стопку бумажек, испещренных яркими иероглифами, и вытянул билетик. Китаец тут же перехватил у него вынутое предсказание и с важным видом произнес:
– Твоя ходи старый дорога, пой новый песня.
– Чудно! – Шурка посмотрел на полковника. – Смешно говорит, а вроде как правильно…
– Ясно, что правильно, иначе он «лицо потеряет». А что до разговора, то привыкай, они тут все на «пиджине»[9] болтают… – и, не обращая больше внимания на китайца, Чеботарев повлек Шурку к входу в городской сад, сразу за которым начиналась широкая, усыпанная красноватым песком аллея.
В городском саду по дневному времени народу было немного. Отыскав укромную скамейку, полковник усадил на нее Яницкого, сел сам и замолчал, явно чего-то выжидая. Окружавшее сейчас Шурку благоухание так не вязалось с недавней вонью камеры, что преисполненный благодарности к Чеботареву он сказал:
– Я теперь ваш должник, господин полковник!
– Это еще почему? – Чеботарев удивленно посмотрел на Яницкого.
– Ну как же, – с жаром возразил поручик. – Позавчера еще сидел в камере и вдруг… Выпускают, сажают в поезд, еду в Харбин, а на перроне вы встречаете. Я ж помню, вы обещали…
– Ну было такое, только врал я тебе, поручик, – неожиданно перешедший на «ты» Чеботарев резко повернулся к Яницкому. – Понимаешь, врал. Подсадной я был, а как Виленский смотр вспомнил…
Чеботарев горестно взмахнул рукой и отвернулся. Некоторое время Яницкий ошарашенно молчал и только потом заговорил:
– Но меня же выпустили, а вы обещали и встретили…
– А за это не меня благодари, – перебил Шурку полковник. – Хохлушку, что с тобой в одном вагоне ехала, помнишь?
– Конечно, только она-то при чем? – пожал плечами Яницкий. – Что она могла сделать?
– Да вот смогла… – Чеботарев снова повернулся к Шурке. – Тут, брат, дело такое… Лет десять назад здесь малороссийская труппа подвизалась…
– Гастролировала? Писень спивали? – усмехнулся Шурка.
– Что? – не понял полковник и только потом усмехнулся. – Ну конечно же пели. И она – то ли прима, то ли как. Дальше, как водится, провинциальный роман, замужество, а муж возьми и дослужись чуть ли не до статского. Вот она, как приехала, мужа и отправила к генералу Хорвату за тебя хлопотать, а тот самого дзянь-дуня[10] за шкирку тряхнул…
– Ну а меня тогда кто схватил?
– Да есть тут такой, то ли Чжингунд, то ли как…
В словах Чеботарева была странная недоговоренность, заставившая Яницкого
Пиджин – китайская манера говорить по-русски.
Дзянь-дунь – китайский губернатор провинции.