Лучшие новеллы (сборник). Ги де Мопассан
дураки. Но она просила, умоляла и даже плакала, прибавляя:
– Ты посмотррришь, как я буду тебя любить.
«Посмотррришь» прозвучало наподобие грохота барабана, бьющего тревогу.
Ее желание показалось мне таким странным, что я не мог его ничем объяснить; затем, поразмыслив, я решил, что здесь примешалась какая-то глубокая ненависть к мужу, одно из тех тайных возмездий женщины, которая с наслаждением обманывает ненавистного человека и хочет вдобавок насмеяться над ним в его собственном доме, среди его обстановки, в его постели.
Я спросил ее:
– Твой муж дурно обращается с тобой?
Она рассердилась.
– О нет, он очень добр.
– Но ты его не любишь?
Она вскинула на меня громадные изумленные глаза.
– Нет, напротив, я его очень люблю, очень, очень, но не так, как тебя, мое серррдце.
Я совсем уже ничего не понимал, и пока старался что-либо угадать, она запечатлела на моих губах один из тех поцелуев, силу которых отлично знала, прошептав затем:
– Ты пррридешь, не пррравда ли?
Однако я не соглашался. Тогда она немедля оделась и ушла.
Восемь дней она не показывалась. На девятый появилась и, с важностью остановившись на пороге моей комнаты, спросила:
– Пррридешь ли ты сегодня вечеррром ко мне спать? Если нет, я ухожу.
Восемь дней – это много, мой друг, а в Африке эти восемь дней стоят целого месяца. «Да!» – крикнул я, протянул к ней руки, и она бросилась в мои объятия.
Вечером она ждала меня на соседней улице и привела к себе.
Они жили близ пристани, в маленьком, низеньком домике. Я прошел сначала через кухню, где супруги обедали, и вошел в комнату, выбеленную известью, чистую, с фотографическими карточками родственников на стенах и с букетами бумажных цветов под стеклянными колпаками. Маррока казалась обезумевшей от радости; она прыгала, повторяя:
– Вот ты и у нас, вот ты и у себя.
Я действительно расположился как у себя. Признаюсь, я был немного смущен, даже неспокоен. Видя, что я не решаюсь в чужой квартире расстаться с некоторой принадлежностью моей одежды, без которой застигнутый врасплох мужчина становится столь же смешным, сколь и неловким, неспособным к какому бы то ни было действию, она вырвала у меня силой и унесла в соседнюю комнату вместе с ворохом остальной моей одежды и эти ножны моего мужества.
Наконец обычная уверенность вернулась ко мне, и я изо всех сил старался доказать это Марроке, так что спустя два часа мы еще и не помышляли об отдыхе, как вдруг громкие удары в дверь заставили нас вздрогнуть, и громовой мужской голос прокричал:
– Маррока, это я!
Она вскочила.
– Мой муж! Живо, прячься под кровать!
Я растерянно искал свои штаны; но она, задыхаясь, толкала меня:
– Иди же, иди!
Я распластался на полу и скользнул, не говоря ни слова, под ту кровать, на которой мне было так хорошо.
Она прошла на кухню. Я слышал, как она отперла шкаф, заперла его, затем вернулась, принеся с собой какой-то предмет, которого я не видел, но