Далекий край. Николай Павлович Задорнов
краски весенних лесов и собственное здоровье теперь уж не радовали его так, как в начале путешествия.
Глава двенадцатая. Миссионеры
Черемуха цвела над кремнистыми обрывами правобережья, когда сампунка Дыгена подплывала к Мылкам.
Чуть светало. Китаец, стоявший на носу сампунки и меривший шестом в продолжение ночи глубину, пропел рулевому, что вдали чернеет мыс Вагрон, а под ним дома Экки – последнего стойбища…
На заре ветер ослаб, и квадратные паруса бессильно заполоскались. Китайцы-рабочие взялись за длинные весла.
На корме дымился очаг. Старик повар готовил завтрак своему господину.
Ренье и де Брельи сидели в это утро подле своего тростникового шалаша на возвышении, укрытом сохатиными шкурами, и беседовали, любуясь пейзажем.
Утро было прохладное. Судно плыло в тени прибрежных скал. Где-то за горами вставало солнце. За широкой излучиной реки, над дальним берегом, ярко розовели две округлые невысокие сопочки.
Вода, отражая зарю, принимала неповторимый нежно-голубой цвет.
– Я недоволен Дыгеном. Он не отвечает толком ни на один вопрос, когда речь заходит об этом крае, – с досадой говорил Пьер. – То он чинит тут расправу, то сам боится горсти бродяг и охотников. А рассказать толком ничего не хочет. Даже не отвечает на вопросы.
– Он боится, что, разведав все о жизни в этой стране, вы будете знать слишком много и о его проделках, а возвратясь в Пекин, предадите все преступления огласке, – со старческим смешком молвил де Брельи. – Это может быть одинаково опасно и для него, и для сан-синских чиновников, которые смотрят сквозь пальцы на его проделки и получают в этих грабежах свою толику.
– За дорогу я немало помучился с этим дикарем. Стоило только нашей сампунке отвалить от сан-синского берега, как Дыген стал сам не свой, напустил на себя важность.
– Маньчжуры в душе должны быть очень недовольны вашим путешествием. Этот Дыген – продувная бестия; от него, мне кажется, всего можно ожидать. Он, верно, сам не знает, что следует говорить вам. Викарий не зря советовал вам избегать маньчжуров. Кстати, отчего заболел ваш обращенный спутник? И где вы оставили его?
– Талинь? Он чем-то отравился… Я оставил его в Лаха-Сусу, где у него живет дядя-торговец. Почему вы спрашиваете об этом? Неужели вы думаете…
– Все может быть, – кивнул старик головой и замолк.
На лесистом гребне горы вспыхнуло солнце. Лес побагровел от лучей, пробивавшихся сквозь листву. Вода на быстрине словно ожила, заиграла яркими красками. Лишь утесы мрачно громоздились над рекой, бросая тень на прибрежные водовороты. Зубчатые обломки каменных пластов, как дольмены, торчали под прибрежным скатом, там, где обрыв его отступил от воды, образуя отмель.
– Какой суровый, дикий берег! Какая великая река! – вымолвил старик.
– Суровый, но богатый край, – воскликнул Ренье. – Да, да, какое богатство, какие возможности! В беседе со мной пекинские вельможи просили о географических исследованиях. Теперь я утверждаюсь в мнении,