Годы безвременья. Сломанные судьбы, но несломленные люди!. Николай Углов
в белом халате. Она удивилась, всплеснула руками, отругала меня, велела подождать, завела в палату. Я от неожиданности опешил, съёжился, испугался, забился в угол. Кругом в белых рубахах и кальсонах лежат раненые, некоторые ходят, другие стонут, третьи забинтованы целиком и лежат молча – не видно лица. Из другой палаты хрипло крикнули:
– Сестра, «утку»!
Мать выскочила, мне заулыбались, начали приглашать:
– Подойди, мальчик, не бойся!
Начали все гладить по голове, обнимать, тискать (каждый, видно, вспомнил о своих детях). Мать зашла, позвала, я упирался и не хотел уходить – даже заплакал:
– Мама! Мне здесь хорошо! Мне всё нравится! Давай останемся!
Все смеялись. Бойцы тоже, видно, полюбили меня и просили мать приводить с собой. С тех пор я стал почти ежедневно ходить в госпиталь и скоро все раненые знали меня. Любил ходить из палаты в палату, рассказывал что-нибудь, меня постоянно угощали чем-то. Просили рассказать какой-либо стишок, но больше мне удавались песни. Тонким дрожащим голосом, стараясь растрогать бойцов, я вывожу своего любимого «Арестанта»:
– За тюремной большою стеною, молодой арестант умирал
Он, склонившись на грудь головою, тихо плакал – молитву шептал:
«Боже, боже – ты дай мне свободу. И увидеть родимых детей.
И проститься с женой молодою, и обнять престарелую мать».
Раненые перемигивались, шутили, но некоторые серьёзнели и внимательно смотрели на меня:
– Песня жизненная. Вся правда в ней. Кто научил? Коля, что ещё знаешь?
Я, расхрабрившись, начинал:
– На опушке леса старый дуб стоит. А под этим дубом офицер лежит.
Он лежит – не дышит, он как будто спит. Золотые кудри ветер шевелит.
А над ним старушка – мать его сидит. Слёзы проливая, сыну говорит:
«Я тебя растила – и не сберегла. А теперь могила будет здесь твоя.
А когда родился – батька белых бил. Где – то под Одессой голову сложил.
Я вдовой осталась – пятеро детей. Ты был самый старший – милый мой Андрей!»
Красноармейцы переставали улыбаться, молчали, курили махорку, повторяли:
– Да, Коля, ты, оказывается, талант! Будешь артистом! А вот новая песня, только – что вышла, по радио поют часто – не знаешь?
– Про Корбино? Выучил
– отвечаю.
– Давай!
– Может в Корбино, может в Рязани, не ложилися девушки спать.
Много варежек связано было, для того, чтоб на фронт их послать.
Вышивали их ниткой цветною, быстро спорился девичий труд.
И сидели ночною порою и гадали, кому попадут.
Может лётчику, может танкисту. У отчизны есть много сынов.
Иль чумазому парню – шофёру, иль кому из отважных бойцов.
Получил командир батальона эти варежки – пуховики.
Осыпает их иней, морозы, но любовь