Возмездие. Поэма. Виктор Гюго
поровну от славы сундучок,
И каждый заберет своё,
Себе возьму набитый деньгами мешок,
Фанфары звонкие превознесут его,
Мне имя Бонапарта послужит пьедесталом,
В мою оно упало колыбель.
И карлик вырастет гигантом. Я его оставлю,
А сам вперед пойду быстрей.
Цепляюсь за правителя и следом я иду,
Все есть, чтоб поиграть судьбой,
Держаться за него, чтоб век не утонуть,
Иль поглотить его собой.
Неясыть я, держу орла и не краснею,
Я – низко, он – так высоко,
Попался! Годовщину юбилея
Его себе я выбрал уж давно.
Тогда я стану будто бы невидим,
Как человек с глазами в пол;
И вряд ли сможет кто-либо предвидеть,
Что в этот час несу ему позор!
Так легче захватить противника врасплох,
В моих объятьях железных,
А Франция, она, в великолепии, уснет,
На лаврах почивая бесполезно.
Помятый от разврата, со взглядом безучастным,
Тайком, с лицом, как у блудницы,
Ночной воришка лампу свою жжет напрасно
Пред солнцем Аустерлица!
IV
Победа! Так, князь, тогда тебе казалось!
От революций смуты лишь скука появлялась,
Девицам оперным невесело без русских;
Вчера – Жаннеттам, а теперь – Памеле грустной.
Так мало стало серебра у игровых притонов,
И даже Дон-Жуану, прославленному Гарпагону
Лишь струйка золота течет из тощих портмоне;
В исповедальнях и предлога для сенсаций нет!
А Сакре-Кёр, уснув своей природной смертью,
Так сильно истощен; протесты круговертью
Дразнят непрестанно швейцаров Маньяна;
Хохочут над проповедями Равиньяна;
Все чаще знати свет стучит в ворота шлюх,
Красавицам иным анархий гидра вдруг
Предстала в образе печального коня в лесу,
Тянущего фиакр на бал за тридцать су.
Лишь скорбь одна царит над Вавилоном,
Но ты явился всем колонной просвещенной,
Царишь повсюду и спасаешь знатных лордов,
Твои статисты же получат дань с милордов,
И все вокруг довольны: солдаты и народ,
Поют тебе осанну и церковь, и Жавот.
Поздравим и отметим! Идемте же скорей!
И все старье исчезло под шорох голубей,
У лакея Мандрена толпа страждущих душ,
У Тартюфа – свеча, а Фальстаф зажег пунш,
К Елисейским полям, где поет трубадур,
Все спешат: Монламбер и Парьё, и Сибур,
Эта шлюха Руэ и прислужник Тролон,
Всякий-каждый из тех, кто себя продает,
И кто право имеет вольно лгать и красть,
Тот – святоша, с ним высшего качества власть.
Кто презрен и мечтает остаться позорным,
В глубине же себя осуждая бесспорно,
Превращался в раба, чтоб сенатором стать.
Упоенно взирают на Цезаря стать.
Тот пирует, гуляет,