Уроки дыхания. Энн Тайлер
ее шали успела где-то искупаться в пыли. Мелодия «Моей мольбы» повторялась и повторялась, становясь навязчивой.
Теперь, когда Мэгги поняла, как много здесь людей из ее прошлого, она пожалела, что не уделила своей внешности побольше внимания. Могла бы напудриться, к примеру, или намазаться каким-нибудь кремом – чтобы лицо не было таким розовым. Может быть, даже изобразить коричневатым тоном впадинки под скулами, как настойчиво советуют журналы. И платье стоило выбрать более молодежное, бросающееся в глаза, как у Серины. Правда, у нее такого нет. Серина всегда предпочитала яркие краски, у нее единственной в школе были проколоты уши. Балансировала на грани аляповатости, но каким-то образом ухитрялась эту грань не переступать.
И как лихо удавалось ей сопротивляться унылому времени, в которое они росли! В третьем классе она носила подобие балетных туфелек, тоненьких, как бумага, с носками в ослепительной россыпи блесток, и другие девочки (в благоразумных «оксфордах» с коричневыми шнурками и толстых шерстяных гольфах) горько завидовали легкой походке и танцевальной грации голых ног Серины, покрывающихся в каникулы гусиной кожей и лиловыми синяками. Она притаскивала в пропахшую тушенкой школьную столовку рискованные завтраки, однажды он состоял из крошечных серебристых сардинок в плоской серебристой консервной банке. (Серина съедала и рыбьи хвосты. И мелкие косточки рыб. «Мм-мм! Хрусть-хрусть», – говорила она, поочередно облизывая пальцы.) Каждый год она гордо и неуклонно приводила на родительский день свою возмутительную мать Аниту, щеголяющую в ярко-красных, в обтяжечку, коротких, чуть ниже колен, брючках и работающую в баре. И никогда не стеснялась признаться, что отца у нее не было. Во всяком случае, женатого отца. Во всяком случае, женатого на ее матери.
В старших классах она разработала собственную концепцию модной одежды – искусственный шелк, машинные вышивки, облегающие филиппинские блузки, – другие девочки тогда еще чуть ли не кринолины носили. По школьным коридорам они проплывали в юбках, стоящих колом, точно оборчатые абажуры, а среди них светилась Серина в непристойном, соблазнительном, сливовой расцветки облегающем платье, словно снятом с Аниты.
Но разве не странно, что в мальчиках, с которыми она появлялась на людях, ничего непристойного не отмечалось? Она выбирала не смуглых Лотарио[13], как можно было бы ожидать, но веселых простаков вроде Макса. Мальчиков в клетчатых рубашках и кроссовках – вот кого к ней тянуло. Не исключено, что она втайне тосковала по будничности – и сильнее, чем готова была это признать. Могло ли так быть? Конечно, могло, только Мэгги в ту пору об этом еще не догадывалась. Серина так старалась ни в чем не походить на других. Она была такой придирчивой и колючей, такой готовой вспылить и приказать тебе навсегда убраться с глаз долой. (Сколько раз они с Мэгги переставали разговаривать – и Серина проходила мимо нее, величавая, как герцогиня?) Даже сейчас, обнимая приехавших на похороны людей, словно окутывая их своей театральной шалью, она источала густой, темный свет, от которого тускнели все, кто ее окружал.
Мэгги
Нарицательное имя бессовестного совратителя, изначально – персонаж вставной новеллы в романе «Дон Кихот».