Все прекрасное – ужасно, все ужасное – прекрасно. Этюды о художниках и живописи. Гриша Брускин
Иной еж добавит: и тьма. А что это за васильевский свет? А что это за васильевская тьма?
На подступах к лесу
На подступах к лесу туман.
Не разобрать. Ничего не видно. Ни за домом, ни за полем, ни за землей, ни за водой, ни за огнем… Ни за околицей, ни за оградой («Утро туманное, утро седое» (1993); «Заболоченное поле» (2001); «Тропинка» (2001); «Заброшенный дом в Тарусе», «Тишина» (2002)).
Слепой бредет, постукивая палочкой. И наш путник движется наугад. На ощупь. Протягивая вперед руки. Пока еще не понимая, куда и зачем. По зову.
Кто-то зовет. Душу. Вперед.
В сторону леса.
Картины-сны. Картины-миражи. Картины-призраки. Картины-занавесы. Картины-завесы. Картины-преграды.
Лес
Вход в заколдованный лес у меня дома. В «Старой роще» (1997) Васильева.
Если в картину «Несмотря на обильный снег…» Рогинского мы заглядываем исподтишка, то в картинное поле «Старой рощи» вплываем, как в пейзаж Каналетто.
Роща оборачивается свинцовыми «Черным лесом–1» (2002) и «Черным лесом–2» (2003). Страшноватой юнговской чащей.
«Лесная чаща, – писал Густав Юнг, – место темное и непроницаемое, вместилище всего неведомого и таинственного, подобно водным глубинам и морской пучине».
Далее в нашей роще путник видит дорогу (картины: «Дорога к озеру» (2001) и «Проход к озеру» (2004)). Выход? Будьте начеку в васильевском лесу. Вглядитесь получше и не поддавайтесь. Хоть денек и выдался ясный на этот раз, впереди проглядывает кромешная тьма. И озера вам точно не видать. Только путник из числа «слепцов», «людей с завязанными глазами» двинет в ту сторону. «Как пряму ехати – живу не бывати».
А вот «Потерянная дорога» Васильева (2004). Попытки разобрать путь заказаны. Как же выбраться из заколдованного леса? И надо ли? В награду лесной бродяга именно в этом гиблом местечке начинает слышать особый мерцающий звук. «И музыка, сводящая с ума»?
Или же «космическая гамма» Платона. Anima mundi.
На двух изумительных холстах художника изображена знакомая роща. Странно освещенная. Природу этого света ни объяснить, ни понять. Мерцающий лес? Да нет – сияющий. Сияние, преображающее рощу. Природу. Мир. Мир в процессе Преображения[2].
Читатель
Под конец вспомним старинную метафору: «мир как книга и книга как мир».
И уподобим Васильева Читателю КНИГИ.
Последуем за ним, представив себе конспективно процесс постижения Текста. Итак, сценарий приблизительно таков: пытливый Читатель (так мы будем величать Олега Васильева в данном пассаже) корпит над Книгой, пока она не начинает раскрывать ему свои тайны. Появляются первые приметы изменения мира: Дождь, например. Погруженный в чтение, Читатель поначалу не замечает Непогоду. Он пытается разгадать тайну, заключенную в Тексте. Найти истину и заслужить откровение. В этот момент часы останавливаются и время начинает мерцать: «Оглянись, время мерцает как мышь». Книга предупреждает Читателя о скором Событии. Книжные строки рассыпаются. И буквы творят
Эскизы к этим картинам воспроизведены на страницах 78 и 79 каталога выставки Олега Васильева в ГТГ «Память говорит». Передний план картин Олег писал, лежа на животе на полу: картины большие, а высота потолка в квартире как в советских хрущобах.