.
она побуждала людей разных рас к контактам – в том числе и самого непристойного сорта, – создавая условия социального равенства, совершенно неприемлемые с точки зрения белых южан.
Еще прежде, чем Болден добился известности, реформаторы начали протестовать против негативного влияния так называемой «негритянской музыки». В 1890 году «Маскот» ополчился против «негритянского оркестра», игравшего на одной из самых популярных площадок города: «Здесь мужчины и женщины, черные, желтые и даже белые, встречаются на равных условиях и предаются неслыханному разврату». Вскоре против новой музыки восстала и «Дейли Пикайюн», назвавшая ее «деморализующей и способствующей деградации, совершенно вымученной и неестественной»[205].
Теперь же, со взлетом популярности Болдена и его последователей, черная музыка в Новом Орлеане вышла на новый зловещий рубеж. Джаз, как выразился позже один историк, был эквивалентом «смешанного брака»[206]. Это означало, что город, где шла борьба за порядок, расовую чистоту и респектабельность, должен был его подавить.
Для чернокожих новоорлеанцев – особенно тех, кто по возрасту помнил времена Реконструкции, – последние годы девятнадцатого столетия были годами пугающих перемен[207]. Новый Орлеан их юности был сравнительно толерантен к людям «цветным»[208]. В Луизиане начала 1870-х чернокожие имели право голосовать и выступать присяжными. В школах не было сегрегации, а межрасовые браки не запрещались законом. Черные и белые ездили на одних трамваях, ходили в одни и те же парки, к тем же озерам и часто даже жили в одних и тех же районах. Конечно, в Новом Орлеане – как и всегда и почти везде в США, от Севера до Юга, – существовали расовые предрассудки, и часто чернокожие граждане в обычной жизни оказывались лишены этих свобод, но, как заметил один историк, «не меньше двадцати лет после войны, граждане обеих рас работали сообща и сосуществовали друг с другом дружно, гармонично и даже равноправно»[209].
Более того, в Новом Орлеане существовала давняя традиция межрасового братства, истоки которой лежали еще в «французском» и «испанском» периодах его истории. Старые колониальные законы о рабовладельчестве, разрешавшие достаточно свободную выдачу вольных, в сочетании с мощной волной иммиграции с Гаити, Кубы и Мартиники[210], создали в городе большое и во многом процветающее сообщество свободных «цветных» граждан. Они часто вступали в брак со своими белыми соседями, французами и испанцами, и от этих союзов родилось немало детей и внуков смешанной расы. Эти так называемые «цветные креолы», в большинстве своем франкоязычные католики, заняли в городской общественной иерархии положение между белыми и их черными рабами. Цветные креолы часто работали плотниками, кузнецами, сапожниками и изготовителями сигар[211]. У некоторых даже имелись собственные рабы[212].
В космополитичной атмосфере Нового Орлеана девятнадцатого века социальные и сексуальные контакты между цветными креолами
Цитаты из «Маскот» и «НОДП» приводит Херш, «Крамольные звуки», стр. 5.
Цитата принадлежит Хершу (там же).
Лучшие источники сведений о переменах во взаимоотношениях рас в Новом Орлеане в конце девятнадцатого столетия: «Черный Новый Орлеан» Блессингема, «Межрасовые взаимоотношения в Луизиане» Детлоффа и Джонса, «Черные и белые в Новом Орлеане» Сомерса и «Расовое законодательство в Луизиане» Рида.
Об этническом климате 1870-х см.: Энтони, «Диаспора черных креолов», стр. 41–43, и Медли, «Мы, свободные люди», стр. 25.
Сомерс, «Черные и белые», стр. 30.
Иммиграцию с Гаити, Кубы и Мартиники описывает Медли, «Мы, свободные люди», стр. 20.
О профессиях креолов см.: Келли, «Право на проезд», стр. 53.
Фэрклоу, «Раса и демократия», стр. 15, указывает, что многие свободные чернокожие имели чернокожих рабов.