Через Москву проездом. Анатолий Николаевич Курчаткин
повторил капитан. – Пойдете с товарищами, поприсутствуете. Необходимо будет – ценные вещи там вдруг окажутся, ну и так далее, – составьте протокол. Впрочем, сюда для этого придете, – поправился он и повернул свое широкое коричневое лицо к Андрею. – А мне, пожалуйста, ваш паспорт. Сейчас, я зарегистрирую…
– Пойдемте, что ли? – позвал Андрея Анисимов, когда капитан вернул паспорт.
Солнце еще не зашло, но было так низко, что тени от домов, деревьев, людей, плоско лежащие на асфальте улицы, были чудовищно длинны, уносясь от рождавшего их предмета почти в бесконечность. Не было дневной жары, лицо вдруг овевал какой-то заблудившийся клочок ветра, и во всем этом чувствовался уже вечер.
Анисимов шагал быстрым – рабочим, определил про себя Андрей, – твердым шагом, они невольно должны были подлаживаться под него, и отзвук их шагов в начавшем холодеть вечернем воздухе был торопливо-сумбурен и сбивчив. Андрею казалось – молча идти неловко, и он растолковывал Анисимову, задыхаясь от скорости, подробности. Он говорил, как это получилось, почему, и почему могло бы не случиться, и при каком условии бы не случилось, но отчего же все-таки произошло… Жена молчала, едва поспевая за ними, семенила рядом, и это ее молчание выводило Андрея из себя: в конце концов, виновата она, так почему же она молчит, почему должен мозолить языком он, очень ему хочется.
– Как-то вот так неожиданно собрались. Не позвонили, ничего. Давай съездим! Давай да давай. Ну вот и приехали. Взяли наши вещички – и под замок. Смешно! Ночь на вокзале ночевали. А жена у меня, понимаете ли, бе-ре-менна-ая… – Последнее слово он произнес врастяжку.
Жена дернулась, сбилась с шага, но тут же восстановила его, взяла волосы в горсть, отведя их за спину, подержала мгновение, отпустила и ничего не сказала.
Анисимов, молоденький младший сержант – совсем как тот, что ночью на вокзале засмотрелся на Еленины колени, – глянул на нее, покраснел, судорожно отвернулся и сказал с запинкой:
– Капитан… правильно говорил: не смешно. Вон у соседей третьего дня выявили: обчистили квартиру, а чемодан старушке одной на хранение сунули. «Бабуся, камера хранения забита, все руки оттянул, будь ласкова». Троячок подкинули. Бабуся и рада. А тот чемодан по всему городу разыскивали.
– Да нет, ну мы б в милицию не обращались, – попытался зачем-то оправдаться Андрей.
– Да вас и не обвиняет никто. Это я к другому совсем.
Они прошли мимо чебуречной, окна ее были уже по-вечернему зашторены и светились пестрой блеклой голубизной, пересекли аллею – стояла подтянуто и молодцевато цементная урна, стояла, крепко раскорячившись чугунными ножками, и скамейка, и черный проем знакомой подъездной двери с распахнутыми створками замаячил впереди уже в осязаемой родной близости.
– Вот сюда, верно? – указал на него Анисимов, продемонстрировав хорошее знание охраняемого района.
– Вepно, – отозвался Андрей.
Лампу, перегоревшую накануне, не заменили, в подъезде было темно, и со света глаза совсем