Огненные времена. Джинн Калогридис
Богом, отец! Я почувствовал Его присутствие.
– Все эти твои разговоры о «чувствовании Бога», все эти видения говорят о том, что твой подход к религии слишком эмоционален. Бог в литургии и в требнике, а не в полетах фантазии. – Отец Шарль покачал головой и снова вздохнул, еще более печально. – Она тебя околдовала.
– Но епископ сказал, что святой отец сам благословил крест и что он защи...
– Знаю, брат. Но факт остается фактом: она тебя околдовала. Вряд ли твой «сон наяву» был посланием Бога. – Он помолчал. – Как ты думаешь, сын мой, почему я так быстро увел тебя от нее? – Его тон стал ироничным. – Наверное, ты решил, что я просто выполняю приказы Риго?
Последняя фраза заставила Мишеля остановиться. Потом он смущенно признал:
– Если это правда, то я буду умолять вас простить меня. Я понесу любую епитимью, какую вы сочтете необходимой, святой отец, но я хочу помочь, хочу остаться рядом с вами. Я знаю, что Господь может спасти ее, и знаю, что могу быть полезен. Я знаю это.
– Мишель, сын мой. Неужели ты не можешь понять? Она – яд для тебя.
– Как вы можете знать это, святой отец? Но вы же были там, на помосте, видели ее, как и я... Разве не важно узнать правду, спасти душу, которая может оказаться невинной? Душу, которая в действительности может оказаться святой? И сегодня там, в той камере, присутствовал Бог – как и в толпе в тот день, когда приводился в исполнение мой первый приговор в Авиньоне. Неужели вы больше не узнаете Его?
Шарль отвернулся от него так резко, словно получил пощечину. Мишель сожалел о том, что задал такой болезненный вопрос, но продолжал:
– Если она и в самом деле ведьма, то почему она захотела опутать своими чарами именно меня, святой отец? Почему не вас? Я всего-навсего писец, какой ей от меня толк? Как вы уже заметили, не я решаю ее судьбу. Я могу лишь молиться за нее.
Карие глаза священника наполнились слезами. Он попытался сказать что-то, но не смог, переполненный чувствами. Наконец хрипло пробормотал:
– Я с радостью отдал бы свою жизнь, лишь бы защитить тебя от беды. Ты не позволишь старику сделать это? Не доверишься мне? Я не увижу причиненного тебе зла, не увижу, как твоя душа будет разрываться на части.
– Но никакого зла... – Мишель замолчал, вдруг осознав, о чем говорит Шарль: о том, что он хочет защитить своего воспитанника от многого – не только от возможного воздействия колдовских чар, но и от чувства вины в том случае, если преступность аббатисы будет доказана с его помощью.
Пристыженный, Мишель склонил голову:
– К сожалению, я должен возразить против этого, святой отец.
– У тебя нет иного пути, брат, кроме как подчиниться приказу своего наставника. Я начинал службу писцом, поприслуживаю же на этот раз в этой должности себе самому.
Вечер Мишель провел в уединенной молитве, но отстранение от следствия по делу аббатисы по-прежнему тревожило его. Ему хотелось верить в то, что Шарль позволит обвиняемой сказать все, что ей будет угодно, даже если это может вызвать гнев епископа, однако суровость