.
– зацикленность на собственном величии!
Был у Михаила Алексеевича приятель, с которым они долгое время проработали бок о бок. В разных отделах одного министерства. Вот он-то как раз начальником и был, причем довольно высокого ранга. Звали его Матвей Сергеевич. Был он постарше Михаила Алексеевича лет на семь-восемь. И естественно, на пенсию уходил раньше него. Вот уж для кого это было чуть ли не самой большой драмой в жизни. Сначала, сразу после проводов на пенсию, Матвей Сергеевич обратился к руководству с просьбой оставить его. Руководство предложило ему работу в его же отделе, но не начальником, а рядовым сотрудником. Тот было отказался, но сидеть дома было настолько мучительно и непривычно, что он скрепя сердце решил попробовать. Конечно, зря! Зря он принял такое решение. Столь явное понижение в должности сделало окружающих его людей абсолютно неузнаваемыми. Раньше ему смотрели в рот. Мужчины, здороваясь, спешили первыми протянуть руку, женщины мило улыбались и прихорашивались, идя к нему в кабинет. Уборщица заискивающе заглядывала в глаза и меняла воду в графине дважды в день. Секретарша умело сортировала посетителей, беря на себя бо2льшую часть нагрузки: звонки, письма, телефонограммы… Матвей Сергеевич позволял себе наслаждаться той властью, которой был наделен. Он, безусловно, был знающим специалистом в своей области, но с годами настолько обленился, что любую бумагу поручал исполнителям, ставя лишь свою подпись, подчас и не читая текст, не говоря уж о том, чтобы что-то скорректировать или изменить.
Теперь же ему самому приходилось составлять бумаги, которые прежде он с такой легкостью подписывал, не читая. Это оказалось непросто, поскольку любой документ требует определенного к себе отношения. У любой справки, у любого информационного письма и прочей бумаги есть свои законы написания. И эти законы, если и не были забыты им, то навык составления документов был утрачен. Так что работа, казалось бы такая знакомая и любимая, давалась теперь с трудом. Кроме того, теперь никто не торопился с ним первым поздороваться, заговорить. Подчас сотрудники, прежде буквально лебезившие перед ним, отворачивались при встрече, делая вид, что не замечают или не узнают. Женщин он перестал интересовать: ни как мужчина, ни как источник силы или власти – никак. Они запросто при нем красили губы, болтали по телефону с мужьями, давали указания детям и даже обсуждали покупки.
Матвей Сергеевич явно страдал. Дома было скучно, на работе невыносимо. Да, занятость, зарплата, общение, возможность быть среди людей, но все не так. Все не так… Он был вынужден уйти окончательно. Унижение, которое испытал Матвей Сергеевич, было настолько сильным, что не могло пройти даром. Он сидел теперь дома, изводил жену своими капризами, тупо смотрел подряд все телепередачи. Он опускался… Постепенно, но явно. Забывал побриться, ленился подстричь ногти, подолгу не менял белье… Жена пыталась как-то влиять на него, но не будет же она сама его брить или насильно стягивать трусы и майку. К тому же у Матвея