Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры. Константин Анатольевич Богданов
операциям. Со временем приобрел он в том столько навыку, что весьма искусно умел анатомировать тело, пускать кровь, вырывал зубы и делал то с великою охотою»[53]. Очевидно, что «великая охота» Петра к медицине и анатомии, выразившаяся в основании первого в России военного госпиталя, хирургической школы, анатомического театра в Москве, «институции медической, анатомической и хирургической» при Академии наук в Петербурге, в приглашении из Европы медицинских знаменитостей (голландца Николая Бидлоо[54], шотландца Роберта Эрскина, ставшего в России лейб-медиком Арескиным[55]) и в посылке будущих медиков на учебу в Европу [Hans 1957: 551–562; Копанева 1999: 11–16; Дриссен б. г.: 17–20; Cross 1980 (есть русский перевод: Кросс Э. Г. У темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII в. СПб., 1996)], и стала тем «историческим» толчком, который послужил институализации медицинской профессии в России в качестве нормативного элемента государственной социальности. Указы Петра впервые регламентировали врачебную деятельность в соответствии с западноевропейскими правилами и заложили основы традиции, позволяющей говорить о постепенном формировании собственно отечественной – российской – медицины [Куприянов 1872; Steinfeld 1968; Müller-Dietz 1973: 19–27; Alexander 1974: 198–221 (автор называет Петра «отцом русской медицины»); Гусаков 1994].
История медицины в России не может быть представлена, однако, только как история институциональных нововведений. Вышеприведенные рассказы о Петре – читателе Ювенала, слушателе Рюйша, эксцентричном посетителе анатомического театра Бургаве, любителе вскрытий и зубодергания, несомненно, также имеют отношение к этой истории, притом что сами по себе они могут (и, вероятно, должны) быть названы мифологическими (если понимать под «мифом» рассказ, которому можно верить и не верить одновременно[56]) или легендарными – в оправдание буквального значения слова «легенда»: важно не то, насколько они правдоподобны, а то, что их следует рассказывать. Их повторение выражает долженствование этиологического порядка, позволяющего представить интерес Петра к медицине в качестве истока деятельности, привычно уподобляемой деятельности мифологического демиурга, создающего нечто из ничего, новое вопреки старому. Инициированная Петром пропаганда европейской медицины и медицинские пристрастия самого царя-реформатора составляют с этой точки зрения единый дискурс, иллюстративный не только к истории медицины, но также к истории культуры и идеологии.
С историко-культурной точки зрения медицинские нововведения Петра были, несомненно, конфликтными с отечественной традицией врачевания. Не только в России, но и в Европе медицинские новшества зачастую расценивались как вызов традиционным христианским представлениям – представлениям о душе и теле, смерти, отношении к покойному и вообще к человеку. Врачи нередко (и не всегда неоправданно) обвиняются в осквернении могил и краже мертвых тел, а сама медицинская профессия граничит в общественном сознании с преступлением против морали и религии, в попрании которой
В «Подлинных анекдотах о Петре Великом, слышанных из уст знатных особ в Москве и Санкт-Петербурге» (1785) профессор словесности и поэзии Санкт-Петербургской академии наук Якоб Штелин (1709–1785) пересказывает (со слов кухмистра царя Я. Фельтена) историю с удалением зуба у жены камердинера царя А. П. Полубоярова, наказавшего тем самым свою супругу за распутное поведение [Stählin 1785: 206 ff]. На одной из гравюр Даниеля Ходовецкого, приложенных к этому изданию, Петр изображен в роли стоматолога, вырывающего зуб у галантной дамы. А. О. Корнилович, автор любопытных статей о Петре, публиковавшихся в 1824–1825 гг. в альманахе «Русская старина», утверждал, что в «Музеуме императорской Академии наук» «еще и теперь хранится» «целый мешок зубов, вырванных самим государем» [Корнилович 1857: 163]. В настоящее время в собрании Кунсткамеры имеется коробка с зубами, удаленными Петром у разных лиц, а в мемориальном собрании Кабинета Петра Великого – принадлежавшие царю стоматологические инструменты [Петр и Голландия 1996: 157. Ил. 239, 265].
Первые ученики Госпитальной школы, которую возглавил голландец Николай Бидлоо, пользовались составленным им «Наставлением для изучающих хирургию в анатомическом театре» – вероятно, самым первым
Об Арескине: [Лебедева 1983: 98–105]. В первый год своей поездки за границу Петр призвал на русскую службу 57 врачей, среди которых преобладали немцы, французы (по 14 человек) и голландцы (12). К концу петровского правления в Россию приехали около 150 иностранных медиков [Самойлов 1997: 26]. Об иностранцах, приехавших в Россию в ходе петровского правления, и в частности о врачах: [Ковригина 1998: 232–296. Cross 1997].
О мифе как о дискурсе с «неопределенной степенью достоверности» (на античном материале) см.: [Панченко 1988. Ч. 1: 168; 1988. Ч. 2: 382–383].