Врачи, пациенты, читатели. Патографические тексты русской культуры. Константин Анатольевич Богданов
[Crabtree 1988: 65]. В теорию материального флюида сам Пюисегюр, как кажется, не верил и настаивал на психологических условиях терапевтического внушения («воля к добру», уверенность в своей силе и т. п.)[297]. В более широком контексте исследование гипнотического и сомнамбулического воздействия магнетизма вписывалось в ряд достаточно многочисленных к этому времени работ, посвященных теории сна, и в свою очередь стимулировало соответствующие исследования. Автором одной из таких работ, удостоившихся европейской известности, стал работавший в Санкт-Петербурге профессором Калинкинского медико-хирургического института врач и поэт Генрих Нудов (1752–1798). Опубликованное в Кёнигсберге в 1791 г. сочинение Нудова «Опыт теории сна» («Versuch einer Theorie des Schlafs») прославило ученого и положило начало экспериментальной традиции, лежащей в основе современных теорий в изучении сна и гипнотических состояний[298]. В медицинском дискурсе убеждение Пюисегюра в возможностях гипнотического внушения и вместе с тем давняя идея Месмера о влиянии планет на человека находят дополнительные иллюстрации в явлении лунатизма. В 1805 г. на русском языке издается одно из многочисленных сочинений на эту тему – обширная (свыше 550 страниц) монография немецкого врача Ю. X. Геннинга «О сновидениях и лунатиках» [Геннинг 1805]. Научному интересу к лунатизму сопутствует характерная фольклоризация: в 1820-е гг. в петербургском и, позже, провинциальном театральном репертуаре появляется опера-водевиль А. Шаховского «Женщина-лунатик» [Арапов 1861: 337, 342; Дынник 1933: 268–269; Гациский 1867: 36–37][299], в 1830-е гг. о лунатизме напомнит одна из самых популярных опер европейского и русского театрального репертуара – «Сомнамбула» Беллини (1831). Тогда же внимание к лунатизму принимает правовую окраску: в случае непредумышленного посягательства лунатиков (или «сонноходцев») на смертоубийство или самоубийство постановление 1835 г. определяет поступать с ними «как с сумасшедшими» – освидетельствовать их во врачебных управах и «отсылать для содержания и лечения в дом умалишенных» [ПСЗРИ 1835].
Апологетическую – и вместе с тем ревизионистскую – интерпретацию животного магнетизма предложил также родоначальник гомеопатии Самуил Ганеман (1745–1843). В напечатанном в 1810 г. «Органоне рационального врачебного искусства» (Organon der rationallen Heilkunst) Ганеман рассуждал о животном магнетизме («…или, скорее, месмеризме, как его следовало бы назвать из уважения к Месмеру, первым обнаружившим его…»), видя в нем «чудесный, бесценный дар Бога человечеству, с помощью которого сильная воля человека, действующего из самых лучших побуждений на больного посредством контакта и даже без него, и даже на некотором расстоянии, может динамически передать жизненную энергию здорового магнетизера, наделенного такой силой, другому человеку. <…> Сила магнетизера воздействует частично путем восполнения недостаточно мощной жизненной силы больного в той или другой части организма, а частично – воздействуя на те части, где жизненных сил концентрируется
«Croyez et veuillez», «Volonté active vers le bien», «Croyance ferme en sa puissance», «Confiance entiere en l’employant» [Puységur 1809: 259].
Хрестоматийным примером экспериментального «конструирования» сна явилось наблюдение Нудова, послужившее впоследствии отправным пунктом для исследований в том же направлении: одному спящему, лежавшему на спине с открытым ртом, влили в рот несколько капель воды; спящий перевернулся на живот и стал производить руками и ногами плавательные движения: ему приснилось, что он упал в воду и был вынужден спасаться вплавь. До издания своего трактата о сновидении Нудов опубликовал ряд научных и литературных работ в Санкт-Петербурге: «Учение о душе с медицинской точки зрения. Первый опыт» (
Н. Губкина называет автором этой (или другой одноименной?) пьесы придворного капельмейстера Карла Блюма [Губкина 2003: 129].