Багровый лепесток и белый. Мишель Фейбер
непростая жена, ждут неблагодарные слуги, ждет груда неудобочитаемых документов, от коих (как это оскорбительно!) зависит все его будущее. И Уильям, тяжело вздохнув, направляется к дому.
Еще не успев вступить в свои владения, он натыкается на препятствие, ибо перед калиткой парадных ворот сидит пес – не очень, надо признать, большой, – напряженно и бдительно выпрямившийся, словно взявшийся по собственной воле исполнять должность привратника. Пока Уильям приближается, пес виляет хвостом и кивает. Дворняга, разумеется. Все порядочные собаки сидят по домам.
– Убирайся! – рявкает Уильям, однако пес не двигается с места.
– Убирайся! – снова рявкает Уильям, но животина эта не то упряма, не то сбилась с толку, не то попросту глупа. Да и кто может знать, что творится в собачьем мозгу? (Ну, вообще-то говоря, Уильям, еще обучаясь в Кембридже, опубликовал монографию «Барбосы и балбесы: описание различий». Впрочем, часть этой книги написал Бодли.) Уильям приоткрывает калитку и торопливо проскальзывает в нее, успев попутно отшвырнуть пса в сторону ударом этой большой, висящей на петлях металлической решетки.
Получив такой отпор, не допущенный внутрь пес оскорбляется. Он бросается на калитку, скребет когтями ее кованые кольца и громко лает в спину Уильяму, поднимающемуся по дорожке к своей парадной двери.
Эти последние несколько шагов возращения домой изнуряют его пуще, чем весь остальной путь. Лужайка по обе стороны от дорожки не подстригалась уже несколько месяцев. Проезжая дорога поместья, ведущая к каретному сараю, в котором нет кареты, и к конюшне, в которой нет лошадей, лишь напоминает Уильяму о сизифовых трудах, ожидающих его впереди.
И все это время без устали гавкает пес.
Входной двери надлежит открываться после первого же звонка дверного колокольчика – особенно если это дверь твоего дома. Заветы подобного рода следовало бы, черт возьми, татуировать на больших пальцах прислуги, дабы она крепче их помнила. И тем не менее, лишь когда Уильям в третий раз поднимает руку, чтобы дернуть за шнурок колокольчика, в проеме двери появляется наконец личико Летти.
– Добрый день, мистер Рэкхэм, – лучезарно улыбается она.
Уильям проскальзывает мимо, подавляя желание выбранить ее, пока она не успела пожаловаться, оправдывая промедление, на тягостность ее новых обязанностей. (Впрочем, от Летти подобных жалоб никто покамест не слышал, и Уильяму следовало бы питать к ней признательность за ее овечью покладистость, а не путать таковую с брюзгливой снисходительностью Клары.)
Пока Рэкхэм устало тащится к лестнице, улыбка Летти гаснет: она в который раз не угодила хозяину. Он так хвалил ее, когда Тилли отказали от места, однако с того времени… Летти прикусывает губу и, стараясь произвести по возможности меньший шум, закрывает дверь.
В сущности говоря, как бы она ни усердствовала, порадовать Уильяма ей все равно не удастся. Новое положение Летти обратило ее из человеческого существа, пусть