ЛУННАЯ ТРОПА. Сказка для всё познавших. Сен Сейно Весто
теплом солнце из-за леса только вставало, а птицы уже орали вовсю, – с заветной шоколадкой в кармашке на поясе он босиком пробегал двадцать-двадцать пять километров от дома через огромный старый сосновый бор вдоль озера до дачи, держась на одном упрямстве, чтобы потом весь день предаваться там покою в тени на надувном матраце, спасая запыленные стертые ступни растительным маслом и свежими листьями подорожника с лопухом. Для него вообще люди делились на тех, кто знал все книги Кутты, и всех остальных. Было в первых что-то такое, чего не было в других. И оно накладывало на всех них один и тот же едва видимый оттиск. В какой-то период своей жизни он даже пребывал в таком состоянии, что готов был работать за книги. Не за всякие, конечно. Информационный голод не тетка. …В общем Гонгора, прилагавший некоторые усилия, чтобы служить – и служивший немым упреком посредственному, бездарному и непоправимо серому, стремившемуся изо всех сил его воображению доказать, что они хуже, хуже с необходимостью, мало способствовал выживаемости преобладавшего вида позвоночных в целом и его продолжению в будущем и был кое-кем незамедлительно отнесен к очередному проявлению зла. Его вывели к этому миру обстоятельства, но он не корил их за это; он рос, осматриваясь вокруг в любопытстве и ожидании, он был готов безоговорочно и навсегда раствориться во власти любого, кто успел бы раньше других доказать свое право растворять и вести за собой, он был благодатным материалом, благодарным и способным, из которого действительно чуткие руки могли отлить и отполировать превосходный результат своих собственных ожиданий, – но он был слишком легок, невесом, незначителен и бегуч как ртуть для этого мира и меньше всего годился к приручению, да миру и наплевать было на него глубоко, так что, как бы ему того ни хотелось, строить себя ему пришлось самому. Но суть в том, что всякое построение, выведенное не этим миром, будет безусловно лежать вне его и вопреки ему, будущего своего его воображение не видело. Вместо него оно упорно показывало летнее синее ранее утро, в котором, или за которым, или, может быть, после которого подразумевался чистый, густой, сплошной, живой лес. Он часто думал о том времени, когда на Земле не останется уже городов и людей, бетонные города разрушатся сами собой, а люди куда-нибудь уйдут, они обязательно куда-нибудь уйдут, – и он хотел бы просочиться сюда, дожить до этого времени и посмотреть, как бы это выглядело, и пожить в нем, и стать частью его… Разве можно рубить деревья?
– Tак ведь бабай чего рассказывает: лето, жара, сушь несусветная, такой, говорят, суши уже лет сто не было. А Коллю, соседа нашего дорогого, эвенка старого уже вторую неделю не видать, то есть ни слуху с той стороны, ни запаху, кто-то из егерей сунулся было за горки в избу посмотреть, может, плохо человеку, надо чего, глядит – а тот лежит под столом, синий совсем и уже вроде остывать начал. То есть это потом кто-то сообразил: остыл