Неприкаянный дом (сборник). Елена Чижова
усмешливая искра. – Через их художников…» Фридрих мрачнеет: «Эти не предлагали… И теперь уж вряд ли предложат». – «Ну… – Кузьминский усмехается. – Я бы не стал зарекаться. В нашей-то богоспасаемой стране…»
Взгляд Фридриха становится холодным и собранным: «А вот на это, – он зачерпывает икру черной горбушкой, – я уже плевал. У меня достаточно денег, чтобы…» – «Откупиться?» – «Нет, – на мой вопрос он отвечает серьезно. – Послать».
Я представляю себе волчьи глаза. Тех послать, с этими – сотрудничать… Послать, чтобы сотрудничать…
«А вы? – Я слышу голос Фридриха. – Где бы хотели жить?» – «Здесь, в СССР. То есть в России», – отвечаю неуверенно. «Не-ет! – он смеется. – Это-то понятно. Сейчас Россия – Клондайк. Я имею в виду квартиру». – «Ну, – я теряюсь. – Где-нибудь в центре…»
Он кивнул и перевел разговор.
Машину Кузьминский вел осторожно.
«Вы здесь впервые?» Я имела в виду промышленную зону.
Оказалось, мы с ним живем в одном районе. После ужина, когда пришла пора разъезжаться, предложил подвезти.
Фридрих поморщился, но смолчал.
«Вольво», мигая задними огнями, двигалась впереди. Сквозь стекло я видела пухлый багажник. «Да, впервые… – Кузьминский объезжал кучу щебня, – раньше не доводилось. Тут, у вас, как в “Сталкере”. Впору задавать последние вопросы».
Краем глаза я поймала свет фонаря. «У нас все больше текущие. Много работы». – «Да-да. Понимаю», – он кивнул. «Кстати, вы сказали – у вас? В конце концов, это – и ваша работа». – «Вы считаете, – мы уже подъезжали к виадуку, – мне пристало говорить: здесь, внизу, у нас?» Мигнув задними фарами, машина Фридриха свернула на мост. «Если мне не изменяет память, – я смотрела, как она удаляется, – там было сказано иначе: здесь, наверху, у нас…»
Набирая скорость, «вольво» оставляла нас позади.
В сущности, он не сказал ничего особенного. Но разговор как будто сдвинулся, сошел с накатанной колеи. За столом такой разговор не мог бы начаться. Так мы разговаривали раньше. В своем кругу. Наши цитаты не нуждались в ссылках. Были нашей общей собственностью. Точнее, ее подобием – игрой стеклянных бус. Нашим ноу-хау: нанизывать, плести замысловатые узоры, в которых ничто не повторялось и в то же время повторялось всё. Каждое слово, любое их сочетание всплывало и опознавалось мгновенно.
«Да, теперь все изменилось, – он ответил, как будто прочел мои мысли. – Тем более что здесь, у вас, скорее, впадина. Во всяком случае, не гора».
Руки Кузьминского лежали на руле. Его кожаное пальто было очень старым. Раньше такие покупали в сертификатных магазинах – один раз и на всю жизнь.
По проспекту Просвещения машина шла, набирая скорость. Я молчала, демонстративно глядя в окно. Мгновение ушло. Язык, на котором он заговорил со мною, относился к прошлому. Здесь, на Парнасе, мы с Фридрихом стремились в будущее – работали не покладая рук. Кузьминский – гость. Зря я ему ответила. Позволила втянуть себя в эти игры с прошлым… Здесь, у