Ляпко: «Мои аппликаторы – здоровье без лекарств». Светлана Савицкая
себя занять, хотя бы и мытьем посуды.
Ляпко же проявляет достаточное мужество, чтобы продолжить попытки помощи больному. В конце концов Николай позволяет окутать лентами руки и ноги. Терпит, сколько есть сил.
Для каждого из них троих – это победа преодоления себя.
Уставший от потуг всевозможных врачей и поклонников за четыре долгих года Караченцов покидает свою комнату и оказывается рядом со мною на кухне, когда я бережно мою фарфор.
Его лицо от раздражения краснеет. На скулах играют желваки.
«Мне жаль, – писал Иван Сергеевич Тургенев уже в конце своей творческой жизни, – самого себя, других, всех людей, зверей и птиц… всего живущего. Мне жаль детей, стариков, несчастных и счастливых… счастливых более чем несчастных. Мне жаль победоносных, торжествующих, великих художников, мыслителей, поэтов… Мне жаль убийц и их жертвы, безобразия и красоты, притесненных и притеснителей. Уж лучше бы я завидовал… право! Да я и завидую – камням».
Что я чувствую под монотонный плеск моющейся посуды? Тургеневскую всеохватывающую жалость? Нет. Это не жалость. Благоговение от того, что рядом курит великий артист? Тоже нет. До этого момента я знала, что где-то там, в параллельном мире, есть Караченцов и играет он хорошо. Но я ни разу не была на его спектаклях. И к фанаткам не относилась. Что же заставляет меня не уйти, не обидеться на его резкий выпад по отношению к доктору? Наверное, вот это вот самое чувство превращения бабочки из кокона. Это любовь. Любовь не тогда, а теперь. К утратившему силу творцу. Не острая и не жгучая, а нежная материнская, всеохватывающая. Она и сочувствие, и соучастие. И сорадость любым маленьким победам и подвигам. Единственное желание – просто обнять его, хотя бы мысленно, и забрать боль, страдания – как у малого ребенка. Чтобы их не было вовсе. Как это сделать? Я даже не смею посмотреть на него, чтобы он не принял мою любовь за жалость или за желание погреться от угасающего света искалеченной судьбою звезды.
Его восприятие меня, оказавшейся в глупом положении на кухне, вполне адекватно. Возможно, мои мысли прозрачны для него теперь, поскольку тут же чуть ли не экстрасенсорно считываются, и острый взгляд, сканируя меня, смягчается. Успокаивается. А потом Николай и вообще уходит обратно в свою комнату, шлепая тапочками по паркету, где его тезка доктор продолжает объяснять Людмиле, как сделать все возможное для пользы выздоровления.
Через некоторое время Людмила делает небольшую экскурсию по дому.
– У вас выходили какие-то книги? – спрашиваю я, разглядывая портреты.
– О да. Первая книга была написана еще самим Колей «Авось». И он ее правил. Она вышла в издательстве «Вагриус» достаточно большим тиражом. Он пишет в ней об учителях, друзьях и коллегах, о людях, с которыми сводила жизнь, о семье. Но главная тема – творчество. Он пишет о «Ленкоме», о театре и съемке фильмов, о студиях звукозаписи. Работа над книгой была прервана 28 февраля 2005 года, когда он попал в автокатастрофу. Но вернулся благодаря врачам и всем нам, я рассказываю в конце, как