Широкий Дол. Филиппа Грегори
ты всегда будешь столь же заботливо относиться к моим ранам и печалям, Гарри, – сказала я.
– Ах, моя дорогая сестричка, я всегда буду тебя любить, – с нежностью ответил он, – и всегда буду о тебе заботиться. Но ты должна пообещать, что обязательно скажешь, если почувствуешь себя больной или несчастной. Прости, что я взвалил на твои хрупкие плечи столько работы! Я очень жалею об этом, мне грустно видеть тебя такой бледной и усталой.
– Послушай, как бьется мое сердце, оно так и трепещет, – прошептала я. Сердце мое и впрямь стучало, как барабан, ибо я чувствовала близость его тела. Гарри осторожно приложил руку к моему боку, словно проверяя, действительно ли так сильно бьется у меня сердце, и я, накрыв его руку своей ладонью, прижала ее к себе, а потом, почти бессознательным движением, сдвинула ее так, чтобы под его пальцами оказалась мягкая округлая выпуклость моей груди, обтянутой синим бархатом.
Я почувствовала, как у Гарри перехватило дыхание, и он невольно свободной рукой обнял меня за талию и притянул к себе. Мы замерли, точно две статуи, сами не веря тому, что происходит; наши сердца громко стучали, гнали по телу горячую кровь, и мы сдвигались все теснее, все ближе. Его нога касалась моей ноги, а потом наши дрожащие тела соприкоснулись по всей длине, и я даже глаза закрыла, столь ослепительно прекрасным было это мгновение. И, не открывая глаз, точно слепая, я подняла к нему лицо и почувствовала его теплое дыхание, когда чуть он наклонил голову и коснулся губами моих губ.
Это был такой нежный и целомудренный поцелуй! Так, собственно, и следовало брату целовать сестру. Но я-то пребывала во власти инстинкта, в предвкушении наслаждения, и чуть приоткрыла губы. И сразу почувствовала, что Гарри от неожиданности вздрогнул всем телом и попытался отстраниться, но моя рука, лежавшая у него под затылком, сама притянула его ко мне, и мой язык сам скользнул в его девственные уста.
Гарри так резко дернулся, что я моментально отрезвела и отпустила его.
– Это же был братский поцелуй, – мягко упрекнул он меня. – Я так рад, что снова дома, снова вижу тебя! Вот мне и захотелось тебя поцеловать… по-братски. – И он неожиданно резко повернулся и ушел, оставив меня с нежной улыбкой на устах и весьма неубедительной ложью насчет «братского» поцелуя.
Он солгал, желая избавить нас обоих от понимания того, что мы охвачены взаимной страстью. Он солгал еще и потому, что сам ничего еще не знал и не понимал в той страсти, что может внезапно вспыхнуть между женщиной и мужчиной. Он солгал, потому что перед его внутренним взором представали два непримиримых образа одной и той же женщины: его любимая хорошенькая сестренка и неотразимо прекрасная богиня урожая, которая с таким торжеством и достоинством, высоко подняв голову, приветствовала на мельничном дворе повозки с зерном.
В общем, он ушел, прикрывшись незамысловатой ложью, а я продолжала стоять в гостиной, опираясь одной рукой о каминную полку и дрожа от страсти и тоски. Да, теперь я, наконец, посмотрела этой страстной