Колыбель. Двадцать первый век подходит к концу. Алексей Медоваров
вы чем-то её сильно расстроили, Михаил Николаевич! – Заметил Василий, всё ещё держа женщину на прицеле.
– Тем, что остался в живых! – Ухмыльнулся Ермаков. Затем на чистом французском обратился к переводящей дух женщине. – Твой русский идеален, но умоляю тебя Мишель, говори на родном языке!
Мгновение спустя Ермаков ринулся вперёд, нанося стремительные выпады голову и корпус Мишель, та на удивление плавно уходила от ударов, затем резко ушла вниз и неожиданно для Ермакова нанесла сильный апперкот в челюсть.
– Мишель? Как я давно не слышала этого имени! – Мишель переводила дыхание, не спуская глаз с Ермакова.
– У нас будет ещё время вспомнить твоё прошлое. Может быть мы ускоримся?
Шагнув вперёд, Ермаков ушёл от выпада в голову, перехватил руку Мишель и с силой приложил её лицом об стену, одновременно заламывая ей руку за спину. Раздался крик, переходящий в шипение. Дверь в конце коридора распахнулся и послышался топот тяжёлых спецназовских ботинок.
– Поиграли и хватит! Василий доставай браслеты для этой милой дамы!
– Знаете Михаил Николаевич, у нас с Вами сегодня на редкость насыщенный день! – Василий защёлкнул наручники за спиной Мишель. – Одна эта драка с полуголой барышней мне надолго запомнится!
Ермаков
Ермаков никогда не любил участвовать в допросах, но делать это умел. Ещё как умел. За свою профессиональную карьеру, которая началась сразу после армии, он частенько участвовал в дознаниях. Сначала преимущественно наблюдал, как его напарник, опытный оперативник, вёл допрос. Ермаков тогда стоял у двери, в помещении, где всё происходило. Яковлев запрещал наблюдать из-за зеркального стекла. «Ты должен чувствовать его. Ощущать запах липкого пота, иногда мочи. Крови. Видеть, как трясутся руки, подрагивают губы, веки, как за ними бегают зрачки глаз. Слышать интонации в голосе и понимать, когда объект лжёт, когда начинает говорить правду… Стоя за стеклом, Миша, ты всё это упустишь!» – Именно так говорил Яковлев, снимая пиджак и закатывая рукава сорочки, готовясь к допросу с пристрастием. И именно за это Ермаков его ненавидел и уважал одновременно.
Особенно трудно было допрашивать женщин. С мужчинами было проще, не так жалко, что ли… Но женщины это совсем другое. Переступать через моральные принципы, заложенные в детстве гораздо сложнее. Ермаков старался использовать «пристрастие» только в крайних случаях, пробуя сначала «сыворотки правды», полиграфы и прочие «устройства». Но в этот раз всё сделать нужно было очень быстро, пока след не остыл и можно было ухватиться за ниточку и распутать этот чёртов клубок заговора. На кону была безопасность целой державы, а может и всей планеты. Ермаков решил не церемониться, тем более с ней.
– Вася, проследи, что бы нас не беспокоили. И принеси ведро воды, пластиковый стакан и полотенце. У нас сегодня снова классика в моде. – Ермаков отдал приказ и вошёл в комнату для допросов в местном